Два апреля

– А немудрая?
– спросил он.

– Немудрую ты не пожалеешь. Ты сам оттолкнешь ее, когда пройдет увлечение. И правильно, потому что глупая женщина погубит в тебе послед нее.

– Что же мне суждено? Я не понял, - улыбнулся Овцын.

– Думаю, что судьбе ты вообще не интересен, - сказала мать.
– Судьба тобой не занимается. Она не обращает внимания на посредственность. Просто проживешь положенное как придется.

После обеда, отсидев за столом приличествующее время, он стал собираться. Достал деньги, разделил пополам и половину отдал матери.

– Ты стал много получать, - сказала она, пересчитав деньги.

– Видишь, расту, - улыбнулся Овцын.

Мать не ответила на улыбку, спросила:

– Ночевать будешь дома?

Это значило - нет. Провести ночь дома, среди тоскливого порядка вещей, под одной крышей с навеки обиженной и не желающей скрыть обиду матерью - это, конечно, не выше сил, но близко к тому. Привести Марину в каюту тоже нельзя. Не уподобляться же старпому... Снять комнату па неделю? Хлопотно. Для лишних хлопот нет времени. В гостинице потребуют

брачное свидетельство...

Он взял такси и поехал к набережной. В машине он думал, почему Марина не выходит за него замуж. Они провели вместе всю прошлую зиму, и он много раз предлагал ей это, порой настойчиво. Она говорила: «К чему? Разве я и так тебе не жена?» И хотя он считал, что «так» - это еще не совсем жена, приходилось соглашаться. Неловко было признать себя сторонником формальности. Он объяснял себе позицию Марины тем, что негде жить вместе. Что же это за семейная жизнь в чужой комнате? Впрочем, семейная жизнь с человеком, который семь месяцев в году мотается по белу свету, -это тоже не сахар. Может быть, тут причина?

На «Кутузове» было пустынно. Соломон и три матроса обеспечивали вахту, да Ксения, отпустив Алексея Гавриловича любоваться городом, стряпала ужин.

– Приходили речники, которые поведут нас до Беломорска, - доложил Соломон.
– Я сказал, что ты будешь завтра. Приятные люди.

– Мы бы и без них прекрасно дошли до Беломорска, - сказал Овцын.
– Невелика хитрость.

– Конечно, - согласился Соломон.
– Но порядок есть порядок. Моряки водят суда по морям, речники по рекам.

Овцын усмехнулся:

– Слушай, умница. Дай-ка мне ключ от твоей берлоги. Тебе она сегодня не понадобится.

– Что за разговор...
– Соломон опустил глаза и суетливо стал открывать ящики стола и искать ключ.
– Мне она до осени не понадобится. Живи всю стоянку. Вот ключ, бери.

– Спасибо, краб.
– Овцын положил ключ в карман.

– Когда сюда придет Марина?
– спросил Соломон.

– Откровенно говоря, я не хочу ее приводить,- сказал Овцын.

– Должен же ты показать ей судно, - удивился Соломон.

– Разве она должна показывать мне свою лабораторию?

Он поехал к заводу и позвонил из проходной. Рабочий день еще не кончился, но Марина пришла сразу, обняла его на глазах у вахтера. «Какие нелепости приходили мне в голову, - думал Овцын, ощущая губами теплое лицо, - чушь собачья, бред недоеной коровы! Я люблю ее, я хочу ее, она -счастье, какого сельдерея мне еще надо?..»

Он спросил, когда вышли на улицу:

– Куда?

– Я не хочу знать заранее, - сказала Марина.- Пусть все будет неожиданно, как твой приезд.

– Ты не ждала меня?

– Глупый, - сказала она, - ты не знаешь, что такое неожиданность. Когда сбывается то, чего очень ждешь, это и есть неожиданность.

– Понятно.
– Он остановил кстати проезжавшую мимо машину.
– По набережным, - сказал он шоферу.

Тот понимающе кивнул, машина рванулась, на повороте Марину

прижало к Овцыну. Она сказала:

– Сколько лет я мечтала, когда у меня будет много-много денег, столько, чтобы про них совсем не думать, я сяду в такси и скажу: везите меня по ленинградским набережным, везите долго-долго, и день, и вечер, и ночь, и особенно утро, когда солнца еще нет, а в окнах Сената уже пылают стекла.

– Ты хочешь ездить, до утра?

– Конечно, хочу. Но мы поездим немножко, а потом будут еще неожиданности, правда?

– Правда, - улыбнулся он.

Она придвинулась еще плотнее, и он почувствовал биение ее сердца, и они молчали. По мосту лейтенанта Шмидта машина переехала на другой берег.

От снежно-белого «Кутузова» падала на мостовую длинная тень.

– И это неожиданность, - прошептала Марина.
– Какой красивый корабль! А я обнимаю капитана. Я важная дама, правда?

– И где этот лайнер будет плавать?
– спросил шофер, притормозив машину, и Овцын понял, что весь Маринин шепот ему слышен.

– По Енисею, - сказал он.

– Дорогие на него билеты?
– поинтересовался шофер.

– Вот уж не знаю, - ответил Овцын.

– Я думал, капитан все знает, - сказал шофер, повернул голову назад и посмотрел на Овцына с улыбкой.

– Все знать скучно, - сказал Овцын.
– Поезжайте.

В половине восьмого он попросил шофера подъехать к цирку. В кассе билетов, как всегда, не было, но судьба подыгрывала ему, и он почти тотчас купил два билета у входа.

– Я безумно люблю цирк, - сказала Марина.
– Жаль, что неприлично в этом признаваться.

– Отчего же?
– удивился он. Цирк он сам очень любил.

– У нас в лаборатории у всех такие возвышенные интересы! Некоторые даже Чайковского называют эстрадным композитором, а уж про божественного Бизе все говорят, что это кабацкая музыка. И так считают, что у меня низменные вкусы. Я уж молчу про цирк...

– А я считаю, что музыкальные эксцентрики умнее музыкантов.

– Значит, так и есть, - сказала Марина.
– И своди меня в буфет, я погибаю от голода.

На этот раз музыкальные эксцентрики ему не понравились. Приезжие клоуны острили визгливо и плоско, а смиренно огрызающиеся львы вызывали острую жалость. Понравилась черная пантера. Она не желала совершать трюки и смотрела под купол, не обращая внимания ни на публику, ни па попавших в рабство царей.

Зрелище утомило. Когда вышли на улицу, Овцын подумал, что не ложился больше суток, пора кончать гульбу и самое время ехать в

Соломоново логовище.

Было без десяти минут одиннадцать. Они едва прорвались в магазин. Вооруженная щеткой уборщица стояла на страже у двери, и пришлось сунуть ей мелочь. Он дал Марине деньги и отошел к пустому прилавку. Подкрался заросший рыжей щетиной субъект в жеваном пиджаке и забормотал зловеще: