Два апреля

Он усадил Ксению на диван и разрезал торт. Борис поставил на стол третий бокал, бережно налил вина.

– За ваше счастье, Борис Никитич, - сказала Ксения серьезно и немножко печально.
– Пусть все ладится у вас в жизни. У вас еще будет много хорошего. У вас будет много радости.

– Да... Сорок лет...
– проговорил Борис Архипов.
– Дата. Цифра.

– Небольшая, - сказала Ксения.

Они выпили вино, сели. Все понимали, что сорок лет - это порядочно и что единственная радость, которая нужна сейчас Борису Архипову, недоступна ему. Поэтому было грустно. Овцын дотянулся до блюдечка, положил на него кусок торта и поставил перед Ксенией. Она ела торт и говорила о том, как ей нравится Ленинград, и вообще все это плавание, и ее работа, и люди, и какое это счастье - не сидеть на одном месте, и как ей было тоскливо, когда она знала только дорогу от дома до техникума, где преподавала английский язык юнцам, которым он был совершенно неинтересен...

Борис налил еще вина, и опять выпили за его успехи.

– Мыть каюты вам тоже нравится?- спросил он.

– Нравится, - сказала Ксения.

– Особенно одну. Капитанскую.
– Борис вздохнул, повернулся к Овцыну.
– Подай-ка мне, сынок, этот изящный пакетик.

Он порвал розовую ленточку и развернул бумагу.

– Галстуки...
– улыбнулся он и ласково посмотрел на Ксению.
– Ксюшенька даже заметила, что я таскаю засаленные галстуки... Вот и обновка капитану Архипову. Вы, Ксюшенька, золотая женщина. Переходите ко мне. Честное слово, вас здесь будут больше ценить, чем на том плавающем пансионате.

– Тебе нельзя пить по два бокала шампанского, - сказал Овцын.
– Ты начинаешь бредить.

– Возможно, - сказал Борис Архипов.
– Попробую выпить третий. А вдруг от него вернется рассудок?

Он добыл из вентиляционной трубы еще бутылку, откупорил, разлил

вино.

– Это выпьем за Ксюшу, - сказал он.
– Пусть она всегда будет такой же доброй и прекрасной, как сейчас. Пусть желания ее сбудутся.

– У меня нет несбывшихся желаний, - засмеялась Ксения.
– Все равно я

выпью, раз уж Алексей Гаврилович сегодня командует на камбузе.

– Вот мы и сделали из вас моряка, - сказал Овцын.
– Представляю, как охнет ваша мама в Рязани, когда вы вернетесь домой и скажете: «А ну-ка, старуха, смотайся па камбуз, пошуруй в бачках, нет ли чего горяченького порубать?»

– Не исключено, - сказала Ксения.

– Не надо, Ксюша, - попросил Борис Архипов.
– Не привыкайте к жаргону. Кто бы знал, как мне надоело это заразное соленое словцо! Ну его к аллаху!

Овцын допил вино, сказал:

– Вы народ вольный, а мне пора на занятия. А то капитан-наставник Галкин рассердится.

Он вышел из жаркой каюты, спустился на набережную, и в голове чуточку шумело шампанское. Резкий холодный ветер отогнал от «Кутузова» любопытных, остались лишь стойкие пенсионеры в зимних шапках и длиннополых, застегнутых на все пуговицы габардиновых плащах. По ртутному небу неслись рваные коричневые облака. С каждым глотком воздуха в легкие вливалась сырость. Странно было, что нет дождя. Льдины плыли и плыли по Неве. Из одной, как пушка из борта линкора, торчало черное бревно. На него опустилась чайка, но тут же взлетела, покружилась и села на воду меж льдин.

Овцын подошел к трапу «Кутузова», остановился. Представил, как капитан-наставник Галкин, насупливая седые брови, провозглашает для сведения беззаботных моряков, избалованных широкими акваториями: «От того, насколько точно вы придерживаетесь фарватера, зависит ваш успех, ваша безопасность, покой и благополучие вашей семьи!» Интересно, что сказал бы капитан-наставник Галкин, если бы его попросили пройти от Таллина до Ленинграда?

Овцын засмеялся, махнул рукой и пошел в кино.

14

На старом шкафу, где когда-то хранилось все имущество Соломона, от зимнего пальто до поколупанных кружек, нашлись шашки. Третий вечер подряд они играли в шашки, сидя на неприбранной постели, записывая на листе бумаги счет, играли до полного опустошения головы, поглядывая на часы - когда же наступит ночь и можно будет лечь, стряхнув перед тем с простыни крошки и сигаретный пепел?

Острота желания прошла, новости были рассказаны, анекдоты тоже. Не хотелось гулять по улицам и ландшафтам, продуваемым промоклым нордостом. Хотелось читать, но книг не читали по невысказанному согласию. Это было бы предельно скверно - сидеть друг против друга и читать книги. Играть в шашки - это прилично. Прилично, потому что вдвоем.

Он старался не думать, порой это удавалось, но чаще - нет, и тогда в груди холодело. Неужели так будет всегда? Шашки, потом домино, потом карты, потом бутылка и, наконец, - крах. Крах, тьма и пустота, ничто. Он смотрел на ее красивое холодное лицо и старался угадать, думает ли и она о том же. Никакого смятения не было в ее лице. Ее радовали выигрыши и огорчали проигрыши. Она стремилась выиграть во что бы то ни стало, а он переставлял шашки не задумываясь. И подолгу смотрел на нее.

– Что это ты меня разглядываешь?
– спросила Марина.

– Хватит, - сказал он.

Смешал шашки, закурил и отошел к окну. Незамазанное стекло подрагивало от ветра. Дым прилипал к нему, стекал вниз, подобно мутной воде.

– Жаль, - услышал он насмешливый голос.
– Я бы выиграла эту партию.

– Партия проиграна, сказал он не оборачиваясь.
– Кончено.

– Наша партия и не начиналась, - насмешливо отозвалась Марина, и он понял, что она давно думает об этом и уже все для себя решила.
– Зачем ты выдумываешь какую-то любовь? Любовь нас с тобой и крылышком не задела. То, что у нас было, по-русски называется...
– Он услышал, как хрустнули пальцы.
– Все остальные слова для маскировки.

Он погасил окурок о стекло.

– Как же ты согласилась на это?

– Как? По глупости. Ты был силен и настойчив. Я потеряла голову и приняла одно за другое. Поверила, что любишь. Стала соответствовать. Это наша женская роль в жизни - соответствовать...

– Пожалуй, - сказал он, думая о другом.

– Тебе было легче. У тебя заботы - корабли, друзья, призвание, гражданский долг. Ты задумываешься о высоком смысле жизни, тебе мало просто приятно прожить ее. Ты обдумываешь все что угодно, кроме главного. Ты брякнул: выходи за меня, Марина, замуж.

– Я сказал искренне.

– А разве я сомневаюсь? Ты не лжешь. Даже из милосердия, когда это нужно. Ты не умеешь лгать. Ты всегда прямой. Это скучно и... неверно. Ты знаешь, что у тебя третий день написано па лице?

– Представляю, - невесело усмехнулся Овцын.

– Думаешь, мне, женщине, сладко это наблюдать?

– Не думаю.
– Он подошел к столу, распечатал пачку, закурил.

– Дай и мне, - сказала она.

Он подал ей зажженную сигарету, взял себе другую.

– Когда ты предложил мне замужество, я чуть было не согласилась. Подумать, что я за принцесса, чтобы отказаться от такого мужа?
– Она морщила лицо, передвигала сигарету языком из одного угла рта в другой.
– К тому же мне бешено нравится твое тело. Как и тебе мое. Я буду тосковать по твоему телу. Но замуж выходят не для того, чтобы лежать, обнявшись. Ты понимаешь меня?