Два апреля

– Иван Андреевич, - позвал старпом с крыла мостика.
– Узнаете?

– Вот дьявол!
– выразился Овцын, вернулся в рубку и включил рацию. Когда аппарат согрелся, стал вызывать: - «Шальной», «Шальной», я «Кутузов», прием...

– Ну, чего тебе, «Кутузов»?
– услышал он насмешливый голос Бориса Архипова.

– Ты зачем увязался, отец?
– спросил Овцын, стараясь построже.

– По привычке, - ответил Борис Архипов.

– А ты хоть видишь, что на море делается?

– Ничего такого, чего бы я еще не видел, я не вижу, сынок.

– А если твою скорлупу накроет?

– Тогда у меня е будет риска погибнуть под трамваем, - сказал Борис Архипов.
– И вообще мне суждено умереть, от инфаркта. Ты не волнуйся. Ты же старый морячина и знаешь, что накроет или не накроет - это зависит не от волны, а от рулевого. Пустяки, здесь казаки на кочах ходили.

– Милый мой, - сказал Овцын, - эти кочи были по шестнадцать тысяч пудов водоизмещением. А у тебя сколько, помнишь?

– Двести сорок тысяч поллитров, - хохотнул Борис Архипов.

– Видишь, в два раза меньше. Валяй обратно, догоняй колонну.

После недолгой паузы Борис Архипов сказал серьезно:

– Слушай, сынок. Раз я за тобой пошел, значит, так надо. Авось пригожусь.

Когда Канин скрылся из виду, Овцын спустился с мостика. На камбузе Алексей Гаврилович, сквернословя, привязывал к плите бачки. На бледном, похудевшем лице повара проступили морщины.

– Почему буфетчица не помогает?
– спросил Овцын.

– Пыталась помогать, - проворчал Алексей Гаврилович.

– Ясно... А вы прекрасно держитесь, - польстил он.
– Не подумаешь, что первый раз в море.

– Иначе нельзя. Не будет обеда, меня съедят. Приходится держаться, чтоб ему, этому морю...

Овцын терпеливо дослушал все, что Гаврилыч пожелал в сердцах Баренцевому морю, и пошел к буфетчице. Ксения лежала навзничь, вцепившись пальцами в борта койки, упираясь ногами в переборку. Она скосила глаза на капитана, подняла руку, чтобы поправить сползшее с бедер платье, но в этот момент «Кутузова» снова положило на борт. Ксения, охнув, вцепилась в койку. Овцын поправил ей платье с сел рядом.

– Как это страшно!
– проговорила Ксения.
– Такого со мной еще не

было.

Он вынул из кармана лимон, очистил его.

– Сядьте и съешьте.

– Я не смогу сидеть.

– Сможете, мне лучше знать.

Он усадил ее и держал, пока она, давясь и морщась, ела лимон.

– Теперь наденьте сапоги и пойдем наверх

– Вы с ума сошли!
– простонала Ксения.

– Во-первых, капитану так говорить нельзя. Во-вторых, выполняйте, что приказано.

Она взмолилась:

– Зачем вам надо меня мучить? Ради всего святого, дайте мне умереть спокойно! Оставьте меня!

– Ксана, я вас не оставлю, и не заставляйте меня повышать голос.

Она добралась до шкафа, надела брюки, сапоги, куртку.

– Боялась, что меня вырвет, - сказала она, пытаясь улыбнуться.

– Это лимон, - объяснил он.

Овцын вывел ее на палубу, на ветер и брызги, заставил ходить вверх и вниз по ускользающим из-под ног трапам.

– Какое страшное море!
– сказала Ксения.
– Волны выше нашего корабля.

– Раза в два ниже, - улыбнулся он.

– Они выше вон того бедолаги.
– Он указал рукой за корму.

– «Шальной»?
– изумилась Ксения.
– Почему он пошел за нами?

– Чтобы подобрать команду, когда мы перевернемся.

– А мы перевернемся?
– спросила Ксения.

– Нам нельзя переворачиваться. Идите, Ксана, помогите Гаврилычу. Если опять станет муторно, поднимитесь наверх и постарайтесь замерзнуть. А потом, не уходя с палубы, постарайтесь согреться.

– Спасибо, что вы вытащили меня из каюты, - сказала Ксения.
– Там я умерла бы.

– Это мне невыгодно, - покачал головой Овцын.
– Кто же будет ставить цветы в мою вазу?

Ксения вскрикнула:

– Я же .забыла убрать ее со стола! Она разбилась.

– Найдем другую, - сказал Овцын.
– В трюме того добра хоть ушами

ешь.

В конце концов он добрался и до своей каюты, и там был совершенный разгром: по ковру метались книги, карандаши, пепельницы, туфли и осколки хрусталя. Приятно пахло ромом. Он заглянул в буфет. Недопитая в то утро бутылка упала и пролилась. Вспомнилась Эра, захотелось увидеть, обнять ее. Как ей там сейчас? Конечно, мучается. Бог даст, это ее последний шторм. В Карском море будет лед, там волне не разгуляться. А вдруг она не выдержала и сломилась, как Ксения? Нет, Иннокентий не позволит сломиться, он поддержит, заставит. Он человек, капитан Иннокентий Балк...

Овцын подобрал вещи, заглянул в ванную, навел и там порядок. Выйдя на палубу, кинул с подветренного борта осколки вазы и бутылку из-под рома. Ветер не стихал, и волны росли, потому что «Кутузов» выходил все мористее. С запада потянулись ничего хорошего не сулящие облака.

В рубке, кроме штурманов, был еще и старший механик. Он смотрел на разбушевавшуюся воду и едва ответил на приветствие капитана.

– Мили три-четыре в час проходим ?
– спросил Овцын у старпома.

– Не больше, - сказал Марат Петрович.
– До Шпицбергена еще далеко.

– Зато вот эта гадость близко, - Овцын указал на зловещее, обложенное темно-фиолетовыми тучами небо на западе.
– Не хочется в нее попадать, верно?

– М-да-с, - причмокнул губами старпом.-И снег и ветер...

Овцын подозвал его к карте.

– Подойдите-ка сюда, Марат Петрович... Попробуем уйти из заряда. Так как если нас обложит, закрутит, мы со своим магнитным компасом надолго заблудимся. Надо удирать.

– Обратно к Канину?
– сказал старпом.
– Пять часов - и камни.

– Зачем же нам на камни?.. Попробуем выйти на южную оконечность Колгуева. Вы знаете, что у Колгуева высокий восточный берег? Я знаю. Если сумеем обогнуть остров и стать под восточный берег, тогда плевали мы на этот норд-вест и всех его ближних.

– Часов десять до Колгуева, - прикинул Марат Петрович.
– Ветер будет и корму, немного слева. Скользящий, не так страшно. Но поваляет. Потом поворот. Бортом к ветру?

– Точно, - сказал Овцын.

Старпом поднял голову от карты и неодобрительно посмотрел на капитана.