Два апреля

– Двенадцать метров, - доложил запорошенный снегом старпом.
– И в самом деле сдает ветерок.

Овцын кивнул и снова впился взглядом в непроглядную хмарь, среди которой - он чувствовал это - очень близко был берег. И вдруг заорал, замахал руками впередсмотрящий, и рулевой вопросительно взглянул на капитана, и тут Овцын понял, что прожектор «Шального» стал ближе и приближается еще. Сердце заколотилось совершенно бесконтрольно, он сбавил ход до среднего, сказал:

– Марат Петрович, разверните судно носом на ветер.
– Подошел к рации и включил ее.

Борис Архипов вызывал. Он не сразу ответил, потому что «Кутузов», разворачиваясь, попал под боковой удар ветра, накренился, и все, что было в рубке, покатилось вправо, и рация поехала по столу, и рулевой повис на штурвале. Подумалось, что все кончено, что не превозмочь судну такой крен, но тут волна пнула его под днище, и «Кутузов» медленно, страшно медленно для того, чтобы сразу поверить, стал выравниваться.

– «Кутузов», отвечайте, прием...
– выкрикивала черная трубка рации, но у Овцына вдруг высох рот, он думал о матросе, которого послал на бак, который, наверное, слетел за борт. Он добрался по косой палубе рубки до стекол, увидел, что матрос держится двумя руками за кран-балку, и вспомнил, как он привязывался к балке линем. Овцын вернулся к рации, взял трубку, кричавшую одни и те же слова, но так и не мог ответить, пока судно не встало на ровный киль.

– Я «Кутузов», - сказал он, и звук собственного голоса совсем успокоил его.
– Что у тебя, отец?

– Потерял твои огни, - сказал Борис Архипов.

– Я развернулся на ветер, удерживаюсь на средних оборотах, -объяснил Овцын.
– Ты что, не сидишь ли?

– В общем нет, сынок, - сказал Борис Архипов бодрым голосом.
– Слушай: берег от меня и полумиле. Вот тебе координаты места...
– Овцын записал цифры.
– Иди отсюда на зюйд и выкарабкивайся, как сможешь. Больше ничем тебе помочь не могу.

– Что с тобой?
– спросил Овцын.

– Пустяки, - сказал Борис Архипов, - Никакой беды. Я тебя догоню. Иди, не теряй времени.

– Скажи честно: в самом деле пустяки?
– спросил Овцын,

– Я же сказал.

– Я могу помочь?

– Не можешь, хоть жертвуй жизнью, Помешать, можешь. Так что проваливай со своим лайнером.

– Это наше счастье, что «Шальной» шел впереди, - сказал старпом.

– Заткнитесь!
– оборвал его Овцын и спросил Бориса Архипова: -Скажи, отец, ты справишься?

– Это смотря по тому, сколько еще придется с тобой болтать, - сказал Борис Архипов.
– Пощади мое время.

У восточного берега Колгуева был странно тихий уголок, почти спокойная вода, и даже снег прекратился. Удивляло, что в небе с сумасшедшей скоростью несутся рваные тучи. Овцын вывел судно на мелководье и поставил его на оба якоря.

– Теперь твоя работа, краб.
– Он похлопал Соломона по плечу.
– Нас не буди, пока не проснемся, пока остров не сорвется с места или пока не появится «Шальной».

– А если будет радио с каравана?
– спросил Соломон.

– Ты маленький? Овцын потер пальцами набрякшие веки.
– Доложишь обстановку, запишешь распоряжения, передашь привет.

– Я не маленький, - сказал Соломон. Но я должен точно знать, что мне делать. И кому передавать привет.

– Эре Николаевне Левтеевой. Теперь ты все знаешь?

– Я уже давно знаю, - сказал Соломон и отвернулся.

18

Через шесть часов Овцын снова поднялся на мостик. Тучи все так же неслись в низком небе. Пришел старпом. Потом, когда наступило время смены вахт, рулевой Федоров.

– А что мы могли сделать?
– произнес старпом, думая о том же, о чем думал сейчас капитан.
– Ткнуться рядом? Хороша помощь.

Старпом говорил верно, и надо было отвлечься, потому что размышления о возможной участи Бориса Архипова нагоняли тоску.

– Ну, и как же вы выскакивали на берег?
– спросил он рулевого.

– Мы выбрасывались, - поправил рулевой Федоров.
– Семнадцать сейнеров, от С-142 до С-158 по порядку бортовых номеров.

– Веселая картина, - сказал Овцын.

– И жутковатая, - добавил Федоров.
– Капитаны выводили их в бухту, разворачивали носом на берег. Командовали вперед самый полный. Дизеля ревели, как никогда в плавании. Мы двинулись после того, как выбросился С-152. Наш Гурий Васильевич, насупленный, с губами в нитку, забрался на мостик, сказал нам:

«Носовой отдать. Кормовой отдать».

И поползли мы в бухту, хрустя молодым ледком.

Начальник перегона, вконец несчастный, кричал с берега:

«Живее, Гурий Васильевич, ну, живее же!»

Капитан не прибавлял хода. Сейнер полз по воде, как серая тень от облака. Гурий Васильевич развернул его и нацелился. Три раза качнул вперед рукоять телеграфа. Палуба рванулась у меня из-под ног. Капитан дал «стоп», когда до берега осталось десять метров. Сейнер, чудовищно скрежеща днищем по черной чукотской гальке, вырвался из воды на две трети и замер. Тишина долбанула меня по ушам. Неожиданно прозвучала команда: «Боцман, флаг долой!»

Я очнулся, подбежал к мачте, размотал фал и медленно спустил флаг. Аккуратно сложил обтрепанное наше знамя...

Из своего люка выбрался механик Сеня Макушкин, почесался, спросил: «Или мы уже приехали в это Г онолуло?»

Капитан сказал: «Полный отбой, Семен Борисович. Спускайте воду из танков».

Сеня всплеснул черными руками, запричитал:

«Маэстро, вы сумашечий! Золотую пресную воду, которую так экономили? Да из чего поварюга будет варить нам флотский борщ?»

Гурий Васильевич сказал: «Мне странно слышать от механика такие речи. Вы же понимаете, Борисыч, что будет, если танки промерзнут».

Потом Гурий Васильевич спустился на палубу, подтащил к борту сходню, установил ее и медленно сошел на черную мокрую гальку. Он еще долго бродил вокруг сейнера, странно улыбался, то хмурил брови и поглаживал ладонью шрамы и вмятины на повидавших виды наших бортах...

Хоть и выбросились на берег, а ровно в семнадцать поварюга разлил по мискам ужин, бухнул чумичкой в медный бак. Гурий Васильевич понюхал варево, сморщился, сказал мне: «Пойдем, Евгений, в кабаре, что ли...»

Я сказал - неловко идти на чужие деньги - ему, что «только что из загранрейса. Русских денег ни сантима».