Два апреля

– Иннокентий Юрьевич уехал. Он приглашает нас вечером охотиться на уток. Здесь много уток. Поедем?

– Нет, дружок, - сказал он.
– Я не хочу. И ты тоже не хочешь ехать охотиться на уток. Вечером мы будем вместе. Вдвоем. И ночью. Все равно мне не на чем отправить тебя домой. И мотобот ушел.

– Я дома, - сказала Эра и подошла, чтобы он обнял ее.

– Ты дома, - повторил он, погружая пальцы в мягкие, теплые волосы.
– Интересно, где будет наш дом через месяц.

– У тебя нет дома?
– спросила она.

– У меня есть дом, - сказал он, - но не мой. Значит, у меня нет дома.

– Вот и хорошо, - сказала Эра.
– Наш дом будет у меня.

– Не далековато ли мне будет ходить на работу?
– улыбнулся он.

– Не надо сейчас говорить об этом, - попросила она.
– Думаешь, меня это не мучит?

Пришел Борис Архипов. Он ввалился в каюту с ведром. Там плескались живые еще рыбы.

– Освоил, наконец, этот дареный спиннинг, - сказал Борис Архипов.
– Представляешь, кого угодно можно изловить на блестящую железку.

– Представляю, - сказал Овцын.
– Когда пойдешь ремонтироваться?

– Завтра. В Амдерме есть мастерские.

Он поставил ведро, поклонился Эре, обнял Овцына.

– Ничего, сынок... Все хорошо, что хорошо кончается. Как Ксана?

– Одолела морскую болезнь.

– Страдала?

– И я страдал, - сказал Овцын.
– Легко ли трое суток туда-сюда на сорок пять градусов кланяться? Дать ей завтра отгул?

– Ты странный человек, - сказал Борис Архипов.
– Откуда я могу знать, что она захочет делать завтра?

– Недолго и узнать, - улыбнулся Овцын.

Он позвонил в салон и попросил Ксению прийти.

Эра сидела у ведра, осторожно трогала рыбьи хвосты и спины.

– Никак не сосчитать, - сказала она.

– Двадцать три, - сообщил Борис Архипов.
– Больше не вдавилось.

– Много здесь рыбы?

– За три часа - полная бочка, - сказал Борис Архипов.

Пришла Ксения. Борис Архипов долго держал ее руку в своих обеих, а Эра и Овцын внимательно разглядывали рыб.

– Борис Никитич нам гостинец принес, - сказал, наконец, Овцын. Он поднял ведро.
– Отнесите, Ксана, на камбуз. Пусть Гаврилыч поджарит команде к ужину. А четыре штучки, если не трудно, доставьте сюда. А то я нынче откупорил коньячок; боюсь, выдохнется.

– Хорошо, - сказала Ксения, высвободила руку и взяла ведро.

– Какие у вас планы на завтра?
– спросил Овцын.

– У меня нет планов на завтра.

– Тогда будете завтра отдыхать.

– Хорошо, - сказала Ксения.
– И можно будет съездить на берег?

– Несомненно.
– Он посмотрел на Бориса Архипова.
– Капитан «Шального» обеспечит вас плавсредствами.

– Только гребными.
– Борис Архипов развел руками.
– А вечером я уйду в Амдерму.

– Я люблю грести, - улыбнулась Ксения.
– А вечером я люблю отдыхать в своей каюте.

– Она ушла и через полчаса вернулась с посудой и жареной рыбой. Борис Архипов снял с нее передник, усадил за стол. Ксения разложила рыбу по тарелкам; и когда подавала тарелку Эре, взгляды их скрестились. Эра приняла тарелку, сказала:

– Спасибо, Ксана.

Ксения улыбнулась.

– Пожалуйста, - сказала она.

Борис выпил коньяку, порозовел, придвинул свой стул поближе к Ксении. Он спросил:

– Помните архангельскую поговорку? Тресочки не поешь - чайку не попьешь, чайку не попьешь - не поработаешь.

– Даже не верится, что это треска, - сказала Эра.
– Я еще не ела такой вкусной рыбы.

– Прямо из моря на сковородку. Плюс - ресторанный класс кока, -объяснил Овцын.
– А дураки-англичане, прошу прощения, Ксения Михайловна, удобряют треской поля.

– Не такие уж дураки, - возразил Борис Архипов.
– На этих полях вырастает колосистый ячмень, из которого варят божественное английское пиво. О, я пил его, когда еще плавал в пароходстве.

– Пил бы его поменьше, до сих пор плавал бы в пароходстве, - сказал Овцын.

– Много ты понимаешь, - проворчал Борис Архипов.
– Не в том дело. Годы были жестокие.

– Вы сильно ершились, Борис Никитич?
– спросила Эра.

– Бывало, - мягко улыбнулся Борис Архипов.- Но прошло. Теперь я податлив, как перезрелый грейпфрут, как бритый еж, как старая фетровая шляпа. Берегу то, что осталось, и не стремлюсь приобрести новое. Мне так нравится... Сынок, мне тут много порассказали, пока я ловил рыбку. Представь себе картину: несется «Гермес» контркурсом вдоль всей колонны; среди капитанов недоумение - что за маневр? Кругом безумство волн и ветра свист, а он еще и лавирует, носы самоходкам режет. На колонне паника -флагман рехнулся. Наконец разглядели: разгуливает по мостику «Гермеса» Эра Николаевна с киноаппаратом, запечатлевает корчи и судороги каравана...

– Глубоко надо было влезть Иннокентию в душу, чтобы он разрешил такой цирк, - сказал Овцын.

– Не вижу никакого цирка.
– Эра пожала плечами.
– И в душу я не влезала. Сказала, что мне так надо. Это же для работы, а не для собственного удовольствия.

Овцын засмеялся.

– Если бы Згурский сказал, что ему «так надо», Иннокентий послал бы его к таким отдаленным предкам, что на машине времени не доберешься.

– Меня нельзя посылать к предкам, - сказала Эра.

– Потому Балк и устроил цирк на воде. Ему это припомнят в Диксоне на отвальном банкете.

– Неужели будут смеяться?
– спросила Эра.

– Не бойся. Беззлобно, - успокоил Овцын.

22

Утро выдалось ясное, почти безветренное. Он сходил в радиорубку, прочитал сводки; ничего ободряющего в них не нашел. Карское море вполне соответствовало своему древнему прозвищу «мешок со льдом». Он увидел под бортом мотобот. Нашел Соломона и устроил ему корректную головомойку. Соломон стал оправдываться, что погода тихая и вахта смотрит внимательно. Зачем лишний раз таскать наверх тяжеленный катер?

– Ты такие вещи ему толкуй.
– Овцын указал пальцем на чугунный кнехт, на котором давно уже покоился заплетенный восьмерками швартовый конец.
– А я не желаю слушать. Ночью все шлюпки должны быть на борту. Кстати, вахту сегодня пусть стоит старпом. Можешь сходить на берег.

– Мне не обязательно, - сказал Соломон.

– Сходи, сходи, а то клюквой обрастешь.

– Вот если только клюквы набрать. Люблю клюкву, - улыбнулся Соломон, позабыв о только что полученной головомойке.