Два апреля

6

После того вечера Володя не приходил, и они вспоминали его все реже, потому что и вспоминать-то, собственно, было нечего. На второй неделе октября стало прохладно, небо часто затягивалось облаками, и порой несмело еще накрапывал дождь. Море посуровело и, все еще теплое, забеспокоилось, зашвыряло на берег мутные, с белыми гребнями волны. У Евсеевны появились свободные комнаты. Пиры под тутовым деревом пошли на убыль.

Ночью Овцын, перешагнув через посапывающую па коврике собаку Розу, вышел на улицу покурить перед сном, нашел во тьме груду корявых бревен, припасенных запасливой Евсеевной, зажег сигарету, присел и думал о разном, между прочим и о странном поведении кур, которые устраиваются спать на деревьях, будто они настоящие птицы. Полудюжина этих кандидатов в кастрюлю облюбовала для ночлега росшее у их окна хвойное дерево, породу которого Овцын так и не удосужился узнать. С рассветом куры начинали орать пронзительными голосами, и, конечно, ни о каком сне не могло быть и речи, пока не кончалась их утренняя перекличка. Вечером Овцын сгонял кур с веток камнями; они, вереща и хлопая крыльями, разлетались, но, как только он уходил, возвращались обратно. Гонять их было бесполезно, и он вскоре перестал, а к утренним концертам отнесся философски. И сейчас они сидели на дереве, невидные во тьме, а утром станут орать; он проснется и закурит, слушая, как Эра, не раскрывая глаз, бранит бессовестную живность...

Докурив, он затоптал окурок и пошел домой. Зарыл за собой калитку и накинул крючок. Проходя мимо своего окна, еще раз взглянул на куриное дерево, ощущая желание швырнуть в крону увесистый булыжник. И увидел, что стоит человек, прижавшись к стволу. Овцын вздрогнул от неожиданности. Остановился и в слабом свете, падавшем из окна, разглядел Володю Левченко.

– Ну, привет, - сказал он.

– Здравствуйте, - сказал Володя.

Они помолчали, глядя друг на друга.

– Я вас не приглашаю, - сказал Овцын.
– Жена уже легла. Впрочем, вы это знаете.

– Знаю, - тихо сказал Володя.

– Тогда спокойной ночи. И не стойте под деревом. Наверху куры, они могут испортить ваш костюм.

Он повернулся и пошел, но Володя остановил его.

– Подождите, Иван Андреевич. Я должен объяснить. Я просто обязан все объяснить...

– Стоит ли?
– спросил Овцын.
– Я все понял.

– Стоит, стоит, - торопливо заговорил Володя.- Ничего вы не поняли, если говорите, что вы все поняли. Не подумайте, что я хочу сделать что-нибудь обидное для вас...

– Отойдем от окна, - сказал Овцын.

Они пошли по тихой, пустынной улице почти вслепую, так было темно. Два-три окна светились в домах, да вдалеке мерцала тусклая лампочка над сараем дяди Амвросия.

– Я стал думать об Эре Николаевне с тех пор, как получил письмо от отца, - говорил Володя.- Она казалась мне необыкновенной женщиной. Я мечтал, что за мной тоже когда-нибудь в самую дальнюю даль приедет любимая... И вдруг я встречаю Эру Николаевну здесь, в своей дыре, и она оказалась прекрасной, разве это не чудо - встретить вдруг женщину, о которой мечтаешь, встретить ее во плоти, и она оказывается прекраснее, чем в мечтах? Нет, я все путаю, я мечтал не о ней, я мечтал о подобной женщине, просто представлял себя на вашем месте и переживал все это... Конечно, я люблю не ее, я люблю свою мечту, которая вдруг материализовалась вот так. Никогда у меня даже в мыслях не было прикоснуться к Эре Николаевне. Поймите меня, Иван Андреевич. Я весь перед вами, скрывать мне нечего, потому что я чист и в поступках и в мыслях.

«Бегло излагает, - подумал Овцын.

– Давно эту речь подготовил. Но для меня ли? Может, для нее?..»

– Высечь, бы вас, лейтенант, ремешком по попке, - сказал он.

– Ну, ударьте меня, если я виноват, - предложил Володя.

– Ударить? А может, лучше рассказать отцу, какой ты еще сосунок в двадцать три года? Брось-ка ты кататься на этом катере, найди себе порядочную службу. Стыдно, приятель, начинать службу в белых брюках.

– Это не так просто, - сказал Володя.
– Я же военный человек, весь под начальством.

– Вот и сделай то, что не просто... Зайдем?
– Овцын указал на сарай дяди Амвросия.

– А что здесь?

– Не ресторан «Грузия», но тоже можно утолить жажду.

Овцын просунул в щель лезвие ножа и откинул крючок. Дядя Амвросий спал на лавке, лежа навзничь, сопя, выставив острый небритый подбородок. В темной глубине сарая стояли на деревянных подушках четыре сорокаведерные бочки. Опрокинутый ящик заменял стол. На нем была тарелка с помидорами и луком, банка едучей аджики, ломти хлеба и овечьего сыра - бесплатная закуска для друзей дяди Амвросия.

– Амброс! крикнул Овцын.
– Вставай, кинто, вино украли!

– Вай-вай-вай!
– пробормотал дядя Амвросий, но не раскрыл глаз.

Овцын приподнял щуплое, легкое тело старика, согнул его, усадил на

лавку.

– Вай-вай-вай!
– простонал дядя Амвросий, разглядев Овцына.
– Зачем не даешь спать старому человеку.

– Соскучился я по тебе, дядя Амброс, - сказал Овцын.
– Налей три

стаканчика своего бургундского.

– Вай-вай-вай!
– запел дяди Амвросий тенорком и принялся за привычную работу.

Он заправил розовую кишку в бочку, пососал прибор, сглотнул первый глоток вина и быстрым движением сунул конец кишки в горлышко бутылки.

– Вай-вай-вай!
– пел он, пока сильная желтоватая струя наполняла бутыль.

– Ну и техника!
– тихо сказал Володя.- Это собственное вино?

– Колхозное, - сказал Овцын.
– Не пугайтесь, наша акция не является поощрением частно-спекулятивного сектора.

– Я не пугаюсь, - сказал Володя.
– Это интересно.

Они сели на лавку. Дядя Амвросий наполнил стаканы (свой он налил только до половины) и подвинул тарелку с помидорами. Овцын считался другом Амвросия - всегда угощал - и поэтому имел право на закуску.

– Скоро уезжаю, дядя Амброс, - сказал он.

– Вай-вай-вай!
– покачал сухонькой головкой дядя Амвросий и проговорил тост-рококо за здравие и благополучие отъезжающих.

Стали пить горьковатое, хорошо утоляющее жажду вино. В это время скрипнула дверь и зашла Эра.

– Я испугалась, - сказала она.
– Тебя все нет и нет... Прошла всю улицу... Добрый вечер, Володя.

– Здравствуйте, - сказал Володя и поставил стакан, расплескав вино.
– Вот... Встретились с Иваном Андреевичем.

– Неожиданная и удивительная встреча, - сказал Овцын.
– Как в романе. Французском. Или испанском.

– Ах, вот что... Я понимаю, - сказала Эра.

– Это нетрудно, - усмехнулся Овцын.
– Амброс, еще стакан бургундского для леди.

– Пей, ласточка,- кротко произнес дядя Амвросий, подавая Эре стакан.

Собака Роза протиснулась в неплотно закрытую дверь, села у ног Эры,

подметая земляной пол лохматым хвостом. Овцын кинул ей кусок сыру.

– Ешь,- сказала Эра, и собака Роза стала есть сыр.