Два билета

– Лариса я, - ответила продавщица, нервно теребя в руках тряпку.

– Какая разница? Кстати, знаешь, почему настоящие менты говорят "присаживайся", а не "садись"?

– Почему?

– Да потому, что если кому настоящий мент скажет "садись", так тот непременно сядет. Примета такая. Так что присаживайся пока что ...

– Не поняла юмора, - тихо проговорила продавщица.
– Зачем вызывали?

Лейтенант подбоченился:

– Не вызывал, а просил прийти. С культуркой у тебя, Лизавета, тоже слабовато. Поговорить надо.

– Случилось чего?

– Случилось, - согласился Мерзлявкин, - в нашей конторе всё время что-нибудь случается. И ведь что интересно: иной раз думаешь - вот оно, крупное дело в руки идет, а оно чепухой оборачивается. Бывает и, наоборот: из чепухи образуется дело республиканского масштаба!

Иной раз Петр Иванович сам себе поражался: непонятно откуда у него в голове рождались слова, а то и целые фразы потрясающей красоты, а ведь прежде он их и слышать не слыхивал, и знать не знал. Это ж надо так завернуть - "республиканского масштаба"! У него определенный дар к изложению. Чтобы там ни говорил капитан Хлыбов, а в управлении лучше него никто не составляет отчеты. Да, что там управление, бери выше - во всей республике. Ничего, придет время, и о нем еще узнает Москва.

Давая понять, что разговор предстоит серьезный, лейтенант произнес:

– Одним словом, жизнь - штука не простая, не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Ты все же присаживайся, Лизавета. В ногах правды нет.

– Лариса я, - вздохнула продавщица, бочком присаживаясь на ящик.

– Какая разница!

– И то верно, - рассмеялась женщина.

– Смейся, Лизавета, смейся, не долго осталось, - как бы с сожалением сказал Петр Иванович.

– Ой, что Вы такое говорите? Аж сердце защемило!

Петр Иванович похвалил себя: ловко он вывел продавщицу из душевного равновесия. Капитан Хлыбов называет это умением заинтриговать клиента. "А заинтриговал, - учит всё тот же Хлыбов, - держи паузу и помни: чем дольше пауза, тем податливей клиент".

Петр Иванович снял фуражку и принялся носовым платком не спеша обтирать головной убор изнутри, сдувать пыль снаружи. Затем он возвратил фуражку на полагающееся ей место и принялся задумчиво смотреть куда-то вдаль. Продавщица отследила направление взгляда милиционера, но ничего интересного там не увидела - только гору полусгнивших ящиков и готовый упасть грязно-серый бетонный забор. От такого загадочного поведения милиционера у нее начали дрожать колени. В конце концов, она не выдержала и спросила:

– Петр Иваныч, миленький, не томите, скажите, что случилось-то? Кажется, я уже всё сделала, что просили.

От этих слов Мерзлявкин подскочил, как ужаленный, даже ящик под ним хрустнул.

Ты, Лизавета, не знаешь, что значит сделать всё!

– За чем же дело стало? Намекните только, я девушка свободная.

Продавщица положила руку на колено Петру Ивановичу. Он отодвинулся.

– Не о том думаешь, Лизавета. Я не по этой части.

– Чего же еще? Денег у меня нет. В прошлый раз подчистую всё выгребли.

– Дура, думай, что говоришь!
– процедил лейтенант, озираясь.

– Ой, простите, Петр Иваныч! Ради Бога, простите. Сама не знаю, как с языка сорвалось ...

Правильно моя покойница-мать говорила: у бабы волос длинный, да ум короткий.

– Ругайте меня, ругайте. Так мне, дуре, и надо. Все беды у меня через этот язык проклятый!

Мерзлявкин грозно поиграл желваками, делая вид, что еле сдерживается, выждал еще немного времени и после этого строгим тоном проговорил:

– Ладно, проехали, но больше чтобы этого я не слышал!

– Не буду! Детьми клянусь! Слушаю вас, Петр Иваныч, внимательно.

– Вот, другой разговор. В общем, дело такое: начальству мой отчет понравился, и делу твоему решили дать ход.

– Ну и что?

– Посадят тебя, Лизавета, на десять лет, а ты - "ну и что".

– Меня?! В тюрьму?! За три бутылки водки?!
– изумилась продавщица.

– А ты как думала? Слышала, в городе от паленой водки два человека умерло?

– Я-то тут при чем?! Эти алкашники водку вообще не пили, они жидкость для стекол употребляли. Кого хотите - спросите, все знают!

– Какая разница, блин? Знают, не знают - в районе два жмурика! Мы обязаны оперативно реагировать. И тут ты со своей паленой водкой нарисовалась. Тебе крупно не повезло, Лизавета. Оказалась не в том месте. Мой начальник говорит, "счастье - это когда в нужное время оказываешься в нужном месте". А несчастье, стало быть, наоборот. Вот так-то, Лизавета.

– Лариса я ...
– как бы по инерции протянула продавщица и сначала медленно, а затем все чаще и чаще стала моргать глазами. И, наконец, зарыдала в голос:

– О-ой, мама, мамочка! Как же так - еще вчера всё нормально было ... а сегодня - в тюрьму идти! А-а!

– Дошло, наконец. Перестань выть! Терпеть не могу!
– сморщился Петр Иванович.

– Ой, как в тюрьму-то не хочется!
– голосила продавщица, размазывая слезы по лицу тряпкой.

– Кому хочется? Однако люди сидят, не тебе чета!

– Двое детей у меня! Кто о них позаботится? Как быть? Что делать?

– Раньше нужно было вопросы задавать. Теперь поздно: каток правосудия наехал - не увернешься.

– Должен же быть какой-нибудь выход?

Петр Иванович улыбнулся одними краешками губ:

– Ежели хорошенечко подумать, выход всегда можно найти ...

– Да?
– с надеждой спросила продавщица, перестав плакать.

– Конечно. Ты ведь не сама по себе паленой водкой торговала? Кто-то ведь тебя надоумил, верно?

– В общем, верно.

– А кто может заставить? Только начальство, директор, например.

– Верно. Так всё и было.

– Молодец, на лету схватываешь. Поможешь с компроматом на директора и спи спокойно.

Лицо продавщицы покрылось красными пятнами:

– А что, и помогу. Она, стерва, никому житья не дает. Себе вторую машину за год купила. Любовника молодого завела. Люди всё видят.

– А тебе и завидно?
– из любопытства спросил Петр Иванович.

– Чему там завидовать-то! С утра до ночи носится, как угорелая, жизни никакой нет.

Лицо лейтенанта просветлело:

– Вот, а ты спрашивала - зачем я пришел? Пускай директорша вместо тебя на нарах парится. Пошиковала и хватит. Это и называется - социальная справедливость. Значит, ты по ее указке паленой водкой торговала, так?