Два билета

Она взяла сумку, в которой лежали деньги. Какая все-таки удобная эта сумочка! Помимо книг и конспектов, в нее умещалось огромное количество продуктов, можно сказать всё, за исключением арбузов. Впрочем, небольшой арбуз, пожалуй, и поместился бы. Ей до исступления вдруг захотелось съесть долечку арбуза.

Селиванова одернула кофточку, прижала к груди свою универсальную сумку и решительно направилась к выходу.

Коридор оказался пуст. Еще секунду назад она была уверена, что ее арестуют именно здесь.

Впрочем, сделать это можно где угодно: в электричке, в Москве на вокзале, на улице -- мало ли где? Однако, и на улице всё обошлось. Люди проходили мимо с устало-равнодушным видом. Селиванова им позавидовала - они не понимали своего счастья: их никто не собирается посадить в тюрьму.

Селиванова благополучно добралась до железнодорожной станции и села в электричку. Она оглядела вагон. Ее внимание привлек мужчина средних лет. Он выглядел именно так, как должен выглядеть "он": строгий серый костюм, заурядный неброский галстук, короткая прическа, словно уставная. И, наконец, основной отличительный признак - колючий, бдительный взгляд. Мужчина не отвел взгляда даже тогда, когда Селиванова смотрела на него в упор, давая понять, что тот ею вычислен.

Мозг ее работал четко и спокойно: "Это они! Судя по тому, что пасут открыто, не стесняясь, значит, мое дело - швах. Доведут до Москвы и там возьмут", - с тоской думала она.

Селиванова не удивилась, откуда у нее, у преподавательницы московского вуза, никогда не видевшей тюрьмы даже на картинке, взялись эти словечки и выражения, характерные для человека бывалого, сделавшего не одну ходку в места не столь отдаленные. Как будто тюремная психология была у нее в крови. Возможно, кому-нибудь из ее родственников пришлось хлебнуть тюремную баланду?

Электричка, останавливавшаяся у каждого столба, наконец-то доползла до вокзала. Селиванова шла по перрону, не оглядываясь. Предчувствие развязки витало в воздухе.

В метро она остановилась возле театрального киоска. Сделала вид, что изучает репертуар. Вот они! Вернее, один "из них", шагах в двадцати! Он идет под ручку с какой-то женщиной (видимо, для конспирации). Они оживленно беседуют. Расстояние быстро сокращалось - осталось десять шагов, пять, два, один ...

И он прошел мимо! И даже подмигнул ей. Или показалось? Нет, точно подмигнул! Подмигнул и пошел себе дальше. Что бы это могло значить?

Селиванова достала из сумочки носовой платок, порывисто обтерла взмокший лоб и руки.

– Гражданочка, чем могу помочь?

Селиванова вздрогнула. Сквозь стекло, густо облепленное афишами, были видны только глаза киоскерши.

– Я говорю, билетики желаете приобрести?

– Даже не знаю, - растерялась Селиванова.

– А кто будет знать? У меня билеты на любой вкус.

– Сто лет не была в театре.

– Да что Вы! Это никуда не годится. Культурный, вроде, человек. Знаете, строго между нами, я тут кое-что попридержала. Вот рекомендую - первый отечественный мюзикл "Норд-Ост" по повести Каверина "Два капитана". Читали?

– Нет. То есть да, конечно, читала.

– Романтическая вещь! Сама ходила. Уходишь со спектакля - жить хочется! Берите, не пожалеете. Еще и спасибо скажете.

– Билеты дорогие?
– спросила Селиванова.

Продавщицу, не первый день сидевшую в киоске, словно током ударило: она поняла, что перед ней тот редкий покупатель, которому нужны как раз дорогие билеты. В центре Москвы таких клиентов - пруд пруди, а здесь, на "Площади трех пьяных комсомольцев", если один в месяц подвернется - скажи спасибо. Продавщицу охватил азарт, хорошо знакомый охотникам. Она не поленилась потратить некоторое время на обработку покупателя и уже от волнения осевшим голосом объявила цену.

– Я беру, - сказала Селиванова.

– Вам сколько билетов? Два? Может, три или четыре? Все-таки два? Пожалуйста!

Селиванова судорожными движениями, не считая, доставала из сумочки деньги и пропихивала их в окошко.

– Аккуратней, женщина!
– проворчала киоскерша, собирая разлетающиеся купюры.

Отдав деньги, Селиванова зябко поежилась. Она не могла понять, почему, имея в дороге столько возможностей освободиться от денег, она ими не воспользовалась? И почему теперь, когда деньги отданы, и можно уже ничего не бояться, она не почувствовала облегчения?

– Женщина, Вы куда уходите, а кто билеты будет брать?
– крикнула киоскерша вдогонку Селивановой.

Весь вечер Шурик непонимающе крутил головой и укорял жену:

– Угрохать все деньги на билеты в какой-то ДК?! Как сердца у тебя хватило?!

Глава семьи даже фыркнул от возмущения:

– Пойми, наконец - на эти деньги можно было питаться целый месяц! Ну, ей-богу, кому нужен этот мьюзикал?! Мы с дочуркой так ждали тебя. Ниночке сапоги позарез нужны. У меня, кстати, тоже на зиму приличной обуви нет. А ты ... а ты ...

Шурик не находил слов, чтобы в полной мере выразить свое возмущение. Людмила Владимировна тяжело вздыхала: ей самой было жалко денег, но сделанного уже не воротишь.

– Мы сто лет никуда не ходили!
– привела она заведомо слабый аргумент.

– И еще сто лет не пойду! А на твой этот мьюзикал не пойду из принципа.

– Кстати, а почему ты так странно говоришь?

– Как говорю?

– Ты говоришь "мьюзикал".

– Ах, не морочь мне голову. Швыряться такими деньгами - безнравственно, неужели ты не можешь понять? Билеты нужно сдать в кассу, а еще лучше - загнать их по спекулятивной цене.

– Кто будет загонять, уж не ты ли?
– спросила Селиванова.

Шурик отвел глаза. Он будет умирать с голоду, но продавать ничего не будет.

– Ну, вот что: ни сдавать, ни продавать, ни выкидывать билеты мы не будем. Мы их отдадим Ниночке - пусть с Тобиасом сходят, развеются ...

Тобиас - молодой парень из немецкого города Трира, с которым Нина познакомилась, еще будучи школьницей во время поездки в Германию. После окончания колледжа Тобиас, в соответствии с семейной традицией, стал музейным работником. В Москву он приехал по вопросам организации в своем Трире выставки картин классиков французского импрессионизма, хранившихся в запасниках Пушкинского музея. С первого же дня, как Тобиас прибыл в Москву, всё свободное время он проводил только с Ниной.

Шурику немец категорически не нравился.

– С какой стати ты будешь немцу дарить билеты? На прошлой неделе мы ему вручили матрешку стоимостью в половину моей зарплаты, - напомнил жене Шурик.

– Ну и что?

– Люся! Какая ты, право, легкомысленная женщина! Я не хочу больше с тобой разговаривать.

– Не хочешь - и не нужно. Давай ужинать.

– Не буду! Ешь одна.

Шурик сделал бодающее движение головой, что означало у него высшую степень недовольства женой, и удалился в свою комнату.