Два дундука из сундука

Мама вздрогнула и как-то виновато опустила голову.

– Неужели?
– тихо спросил ее папа.

Она смущенно кивнула.

– Что?!
– вскочил Митёк, догадавшись.
– Опять?

– Я же не знала, - стала оправдываться мама.
– Я хотела поскорее.

– А рыба?
– спросил с робкой надеждой Митёк.

– Она исчезла, - вздохнула мама.

– Что ж, - вздохнул и Митек.
– Другого выхода нет.
– Он достал из шкафчика и со стуком поставил на стол здоровенную бутыль с какой-то желтоватой жидкостью.

– Керосин?
– испуганно спросила мама.

– Самогон!
– гордо ответил Митёк.

– А чего он такой желтый?
– недоверчиво спросил папа.
– На яичных желтках настаивал?

– На меду. Гречневом. То есть гречишном.

После обеда папа и Митёк сидели рядышком на крыльце и пели песни. То по очереди, то вместе. Мама смотрела на них и посмеивалась.

Потом они обнялись, и папа запел свою любимую: «Наша служба и опасна, и трудна…» Это у них вроде милицейского гимна.

Митёк терпеливо дослушал песню до конца, сбросил с плеча папину руку и с обидой сказал:

– Вот! Про вас, про милицию, песни сочиняют! А про нас, писателей, ни одной песни нет.

– Есть!
– воскликнула мама и звонко пропела: - «Гайдар шагает впереди!»

– Это она свою пионерскую юность вспомнила, - пояснил папа.

– Какой Гайдар?
– удивился Митёк.
– Егор, что ли?

– Настоящий! Аркадий!

– «Чук и Гек», - напомнил Алешка.

– Ты куда рыбу дел?
– шепотом спросил я его.
– В речку выпустил?

– Нет еще, - шепнул Алешка.
– Я ее спрятал.

– Ты что! Протухнет!

– Не протухнет. Я ее хорошо спрятал. И кормлю ее. Три раза в день: завтрак, обед и ужин ей подаю.

– А полдник?
– усмехнулся я.

– Она и так жирная. Но иногда ей лягушек подбрасываю. На десерт.

Мама испуганно обернулась к нам:

– Кто жирная? Лягушка? Лягушка на десерт? Вы что там шепчетесь?

– У них свои песни, - сказал папа.

– Вот именно, - сказал Алешка.
– Вы тут допевайте ваши песни, а мы с Димой поплывем затонувшие корабли смотреть.

– Нет, - сказала мама.
– Мы все вместе идем купаться. Я только переоденусь.

– Я по ночам не купаюсь, - буркнул ей вслед папа.
– Я простудиться боюсь.

– Ты что, Серега?
– удивился Митёк.
– Солнце еще высоко. Оно еще не склоняется к закату.

Но папа оказался прав. Когда мама вышла к нам, в зеленом халатике поверх купальника и с заново накрашенными глазами, «солнце уже склонилось к закату».

– Понял?
– спросил папа Митька.

– И вот так всегда?
– посочувствовал ему Митёк.

– Вы о чем?
– спросила мама, доставая из кармашка халатика зеркальце.
– Ну мы идем купаться? Сколько можно вас ждать?

Купаться мы не пошли. Папа сказал, что вода в реке остыла, пока мама собиралась. Мама уже хотела было обидеться, но тут на горке затрещал мотоцикл - приехал участковый. Он доложил папе, что «конфликт в семействе Чашкиных улажен и взаимных претензий нет». Чашкины - это вредная Клавдия и застенчивый Васька.

Папа показал ему записку из бутылки. Участковый повертел ее, даже с оборота рассмотрел, вернул папе и сказал уверенно:

– Баловство. Ребята шалят. Есть тут у нас одна компания.
– Он повернулся к нам: - Вы от них держитесь подальше. А если что - сразу мне сигнализируйте. Я приму меры.

– Сами справимся, - сказал Алешка.
– У нас гранаты есть.

– Он шутит, - поспешил папа.

– Он не шутит, - возразила мама.

Участковый сдвинул на лоб фуражку и озадаченно поскреб затылок. Митёк что-то шепнул ему на ухо. Тот улыбнулся, кивнул, попрощался и уехал.

Мама пошла снова переодеваться и перекрашивать глаза к ужину - раз уж никто не хочет купаться. Папа с Митьком поднялись в кабинет, а Лешка пошел в сарай. Там он пробыл довольно долго. И вернулся очень довольный, с хитрыми глазами.

– Я оружие изготовил, - шепнул он мне, когда мы поднимались по лестнице.
– Против этой компании.

– Танковый пулемет доделал?
– спросил я.

– Еще лучше. Завтра услышишь.

И я услышал. Мы все услышали. Рано утром. На рассвете. Нас всех разбудил какой-то странный грохот во дворе. Я скатился с лестницы в одних трусах, догнав по дороге встревоженного Митька в одних пижамных штанах. А на крыльце уже волновались мама и папа в одних халатах.

Зато Лешка не волновался. Оказывается, он вчера смастерил в сарае великолепную дальнобойную рогатку и сейчас проводил ее испытания. Надел на штакетины консервные банки и всякие кастрюли и молотил по ним из своей рогатки стальными шариками от подшипников.

Грохот стоял страшный. Потому что Алешка бил точно и сильно. При каждом попадании кастрюля вздрагивала, подпрыгивала и издавала что-то вроде короткого отчаянного вопля. Примерно, как вопил Митёк, когда на него напали его верные пчелы.

– Прекрати, Алексей!
– строго воскликнула мама.
– Ты всю деревню перебудишь.

– Уже перебудил, - сказал Митёк.
– Пусть тренируется.
– Он спустился с крыльца, протянул к Алешке руку: - Дай-ка я попробую.

Митёк сорвал яблоко, уложил его на донышко банки, отсчитал десять шагов. Прищурился, растянул рогатку до уха. Выстрелил.

Яблоко даже не дрогнуло.

Алешка хихикнул. Папа хмыкнул. Мама утешила:

– Ничего, Митя, не расстраивайся, в другой раз попадешь.

– Мам, купи ему арбуз, - посоветовал Алешка.
– Побольше.

Митёк неторопливо подошел к нему, вернул со вздохом рогатку и, неожиданно взяв Алешку легонько за ухо, со словами: «Старших надо уважать», подвел его к забору.

Алешка снял с банки яблоко. Митёк выпустил его ухо.

Алешка - вот с такими глазами - вернулся на крыльцо и показал нам яблоко. В самом центре его, будто сделанная тонким сверлом, была пробита ровная дырочка.

– Настоящий писатель, - гордо сказал папа.
– Мастер.

– Я тоже так могу, - похвалился Алешка.
– Даже лучше. Дядь Мить, станьте у забора, ладно?

Митёк послушно отошел к забору. Мы внимательно и молча наблюдали, что там еще Алешка выдумал. А он, подпрыгнув, сорвал еще одно яблоко и подошел к Митьку.

– Нагнитесь, дядь Мить.

Митёк и это сделал послушно. Алешка положил ему на голову яблоко - прямо точно на лысинку - и сказал:

– Теперь выпрямляйтесь осторожно. Чтобы яблоко не скатилось.