Два очка победы

— Подарок.

— Ничего себе — подарочки! Хотя — для них это… Геш, чего ты опять чухаешься? — напустилась она, заметив, что Скачков морщится и трогает больное место под коленом. О травме в венском матче она ничего не знала. Да и зачем ей было знать?

Вытягивая ногу поудобнее, Скачков спросил:

— А у вас что, опять сборище?

— Опять! — Звонарев уязвленно хмыкнул, но полностью обиды не показал. — Обязаны мы или не обязаны обмыть кубок? Или вы его для одних себя завоевали? Ну, вот. Кстати, Владька тоже обещал нарисоваться. Как он в Вене сыграл, а? Та-лантливый парнишка! Боюсь, заберут его от нас в Москву. Переманят. Одна надежда, что Родион Васильич примет меры, не отдаст. Не отдаст, Геш, ни за что не отдаст. Ты еще Родиона Васильевича не знаешь. Да и нельзя нам отдавать Владьку, никак нельзя. Кто тогда забивать-то будет? Кто? Сухов? Он уже последки добирает. Муха? Н-ну я ничего против него не имею. Муха в общем-то игрок. Но-о… Нет! Не то все же, типичное не то.

Отчужденно откинувшись на спинку сиденья, Скачков слушал его увлеченную болтовню, изредка хмуро взглядывал в окно и поджимал губы. Ну чего, спрашивается, плетет? «Нельзя отдавать!» А знает ли он, как Серебряков пробивался в основной состав? Теперь Родион Васильевич, конечно, не отдаст его — будет стараться, чтобы парня не сманили. А чтобы парня не сманили. А что было сначала?

Звонарев не умолкал, покуда не приехали.

Квартиру Звонарев получил в новом доме железнодорожников на тихой зеленой улочке в центре города. Второй этаж, всю площадку целиком занимал Рытвин. На третьем этаже дверь в дверь со Звонаревым жил Ронькин.

На балконе третьего этажа толпились принаряженные люди. Звонарев, сворачивая во двор, сбавил ход и дал гудок. С балкона их увидели и замахали.

— Кипит карусель! — рассмеялся Звонарев. — Геш, гляди веселей, чего ты? Ты же именинник сегодня! Честно говоря, я думал, тебе с Фохтом не справиться. Все-таки Фохт, не кто-нибудь…

Валерия, не дожидаясь, пока машину загонят в гараж, побежала наверх. Из окон третьего этажа гремела музыка.

В подъезде Клавдия взяла Скачкова под руку.

— Геш, пожалуйста… Не куксись, а? Я же знаю тебя. Надуешься опять и просидишь пеньком. Обещай — не будешь? И — поговори с народом, расскажи о чем-нибудь. Ладно?

— Как ты думаешь, надолго это? — спросил Скачков.

— Перестань, слушай! — рассердилась Клавдия. — Хоть Валерию пожалей. Она же для тебя старалась. Ждали, готовились, встречали — и вот… Какой ты все-таки неблагодарный, Геш! Даже неловко за тебя.

— Неловко, значит шла бы одна! — закипятился Скачков. — Мне эти… ваши, знаешь, — вот! — и рукой по горлу.

Клавдия остановилась, посмотрела на него и запокачивала головой:

— Ах, какие мы чайники! Фр-р! Фр-р!.. Кстати, Геш, мой тебе совет: поухаживай немного за Валерией. Слышишь?

— Чего это? — Скачков стал столбом.

— Чего, чего!.. Господи, Геш, какой ты все-таки невнимательный. Поухаживай, не облезешь.

— Да чего, слушай, ради? У нее же муж есть.

Внизу хлопнула дверь, и кто-то длинными прыжками понесся вверх по лестнице.

— Идем, — сказала Клавдия. — Будь же современным человеком, Геш! Скобарь какой-то. Валерия… ну, просто немного к тебе неравнодушна. Пора бы уж заметить самому. Ох дикарь ты, Гешка, самый, настоящий дикарь! И что я в тебе нашла, ума не приложу?

— Слушай, — Скачков остановился, — Я лучше домой пойду.

В это время мимо них, прыгая через несколько ступенек, промчался Звонарев, крикнул:

— Скандалы на сегодня отменяются!.. За мной!..

В квартире с распахнутой на площадку дверью толкалась подвыпившая компания.

— Ого-го-го!.. — жизнерадостно завопил Звонарев, потрясая кулаками, и нырнул, как в воду.

Мелькнуло лихорадочное лицо Валерии, пронесшейся из кухни в комнаты с тарелками в руках. Кто-то оглушительно, всей пятерней, рванул струны гитары, заиграв туш. Кто-то а размаху, от избытка чувств, хватил Скачкова по спине и мокрыми губами прижался к щеке. К нему тянулись, передавали его с рук на руки, Клавдия потерялась сзади. Когда немного поутихло, Скачков увидел Владика Серебрякова, счастливого, хмельного, с обольстительной улыбкой. Рядом с ним он узнал тоненькую стюардессу в голубой форме, летевшую с ними в самолете. Ошалев от разнузданного шума, девушка крепко держалась за своего кавалера. «Когда он, хмырь, успел? — удивился Скачков. — Его же, кажется, манекенщица встречала».

К Серебрякову пробился опоздавший Звонарев и они шибко крест-накрест расцеловались.

— Владька, друг! — бушевал Звонарев, хмелея от кутерьмы вокруг. Он был сейчас в своей стихии.

Налетела Валерия, теряющая голову от беготни и многолюдия, вцепилась в Клавдию, прося, ее помочь на кухне. Лицо Валерии горело, она то и дело отбрасывала волосы на сторону. Скачков, помня наказ поухаживать, стеснительно поеживался. Легче всего было сейчас остаться одному и затесаться где-нибудь в угол.

Поискав кого-то у себя за спиной, Валерия ухватила за локоть незнакомого стеснительного мужчину в помятой рубашке и домашних войлочных тапочках.

— Геннадий, я подумала и о вас.

Стеснительный мужчина галантно дернулся в поклоне и сомкнул коленки. Познакомились.

— Вы же на режиме, — продолжала Валерия, уязвляя Скачкова тонкой ускользающей усмешкой. — Семен Семеныч тоже трезвенник. Так что вам будет о чем поговорить. Ну, как это о чем, как это о чем? Нас, грешных, обсудите, поругаете… Все разговор!

«Ого!» — опешил Скачков. За Валерией с ее лунатическими безжизненными зрачками он и не подозревал такой язвительности. Момент для ответа был упущен — Валерия уже переговаривалась с Клавдией на кухне.

Он даже повеселел. «Ладно, один-ноль». Выходит, девка с перчиком. То-то Клавдия к ней лепится…

Семен Семеныч оказался соседом Звонаревых (квартира на первом этаже), инженер из управления. В своих домашних тапочках он потерянно топтался в сутолоке шумевшей переполненной квартиры и Скачкову обрадовался.

— Знаете, Геннадий, — доверительно зашептал он, увлекая его на лестничную площадку, где было тише и чище от дыма, — я предлагаю следующее: мы сейчас спустимся ко мне — так? — откроем окно и выпьем кофе. Что? Идемте, идемте, никаких неудобно. Я живу один, так сказать, анахоретом. Да вы сейчас увидите. Идемте. — И он зашлепал тапочками вниз, уводя с собой Скачкова, как добычу.

В квартире, куда Семен Семеныч ввел гостя, горел свет, и Скачков уперся на пороге.

— Чего вы? — рассмеялся Семен Семеныч. — Я всегда оставляю в доме свет. Знаете, привычка холостяка: придешь, свет горит, вроде бы кто-то есть, кто-то ждет. Заходите, я сейчас устрою кофе.

Не задерживаясь, он прошмыгнул на крохотную кухоньку, пустил в чайник воду, зажег плиту.

— Я вас растворимым, не возражаете?

Скачков, переминаясь в коридорчике, осматривался. Свет горел во всей квартире. Направо, в опрятной комнате на диване была раскинута постель, на день она, видимо, не убиралась. Письменный стол в углу, над ним, как украшение, на стенке висел треугольный лоскут какого-то спортивного вымпела. «Ага!» — Скачков улыбнулся ему, как знакомому.

— Идемте, — позвал с кухни Семен Семеныч. — У меня все готово.