Два очка победы
Шрифт:
— Или с вашей ногой. И без того… а тут еще Фохт добавил!
Пытаясь вникнуть и уяснить, что имел в виду словоохотливый хозяин, Скачков легонько потряс головой:
— Постойте, постойте… Ну и что из того, что добавил?
Семен Семеныч спохватился, что сболтнул лишнее. Тем, не менее Скачков настоял: если уж проговорился, так договаривал бы до конца. Страдая от собственной бесхарактерности, Семен Семеныч приложил к груди руки:
— Боже мой, Геннадий… но ведь не собираетесь же вы играть вечно?
В конце концов он признался, что на трибунах Скачкову уже подписан приговор: с ногой, травмированной вторично, ему дай бог дотянуть до конца
Долго набирал Скачков в грудь воздуха и замер, не выдыхая. Значит, так — похоронили? Значит, он еще живет, выбегает на поле и ни о чем не догадывается, а где-то все уже решается; решено!
Здорово все расписано. Прямо как в аптеке! Ну и кому же футболка, интересно? Или еще не решили?
Семен Семеныч диковато взглянул на него, как бы проверяя: неужели не знает?
— Белецкий. Будто вы сами не знаете!
Не знал! Даже не подозревал! Значит, Белецкий? Играл, выходит, парнишка, телепался в дубле, подрастал помаленьку — а подрастал, выходит, его могильщик! Правда, пробуют его пока что на правом крае, но Мухину вроде, рановато вешать бутсы. Муха еще поиграет… А полузащитник из парнишки может получиться. Техничный, легкий, неутомимый. Еще поднатаскается малость, научится оглядываться на ворота… Да, все как будто сходится, сошлось уже. Один состарился, другой подрос: готовая замена. Пора, брат, отыграл свое, дай другим… Многое становится понятно и в поведении Степаныча, особенно один недавний разговорчик по пути из Вены. Дипломатичный такой разговоришко, так, ни о чем, вроде, но теперь-то, после всего, что узналось!.. И появилась обида на Степаныча: не мог в открытую сказать, чтобы не было таких вот неожиданностей. Или застеснялся старик, не собрал решимости? Ну, да разговор теперь все равно состоится — не отвертится!
В квартире, покуда Скачкова не было, загустел табачный дым и сильно шибало алкоголем. Народу как будто прибавилось, компания находилась в том градусе, когда зайди любой — никто не обратит внимания.
На балконе Скачков разглядел Владика и стюардессу, изнемогавших от внимания. Какой-то низенький и плотный наскакивал на Владика и с непонятным озлоблением доказывал:
— Да поймите вы, наконец, что вы кубковая команда! Чисто кубковая!
— Да дураку же ясно было, что они сразу кинутся в атаку…
— Судья виноват. Судья, судья, судья! Он сделал игру. За что пенальти? За что? Подумаешь — снос! Это-футбол, а не балет.
О футболе рассуждали всюду.
После разговора с Семеном Семенычем, после неожиданного открытия с приговором болельщиков (да и только ли болельщиков?) Скачков был раздражен. Хорошо, что никто его не разглядел, не прицелился с болтовней. Арефьич, когда расстался с местом старшего тренера в «Локомотиве», как-то в минуту откровения говорил Скачкову о людях, как он тогда назвал их, «людях около»: около спорта, около литературы, около кино или театра, которых, Скачков пока не замечает, но с возрастом и опытом заметит обязательно. И вот, сбылось — заметил. Хорошо еще, что сам отгорожен от таких кромкой поля. Но вот Клавдия… Кстати, она опять чем занимается? Пора бы и домой.
Спасаясь от гвалта и клубов табачного дыма, Скачков рывком открыл дверь
в угловую комнату. Там, в тишине, при свете низкой лампы копошился на ковре плотненький карапуз в штанишках с лямочками. Он что-то строил из разноцветных кубиков.Вид домовитого, увлеченного своим делом карапуза, убил скачковское раздражение.
— Привет! — сказал он, плотно прикрывая за собой дверь.
Маленький Звонарев поднял голову и узнал его:
— О, приехал! А Маришка заболела.
— Что ты, брат? Не болеет она совсем. В гости ушла.
— А мама говорит, что она болеет и я могу заразиться.
— Ну, если мама говорит…
Поддернув брюки, Скачков опустился на колени.
— Что это у тебя? Троллейбус? А почему такой маленький? Давай сделаем его побольше, двухэтажным? Давай?
Ребенок недоверчиво посмотрел на него, поправил на плече лямочку.
— Двухэтажных троллейбусов не бывает.
— Как это не бывает? Еще как бывает! Я сам видел. Совсем недавно. Честное слово!
— Тогда давай… раз так!
Скачков скинул пиджак и принялся перекладывать кубики.
— Ну вот, смотри какой троллейбус получился. Давай, командуй. С передней площадки у тебя разрешается заходить?
В эту минуту распахнулась дверь и на пороге возникла Клавдия.
— Так и есть! Геш, ищу тебя, ищу. Все там, а ты? Идем, не расстраивай меня хоть сегодня.
Наблюдая, как Скачков натягивает пиджак, ребенок обиженно оттопырил губы.
— Сам придумал, а сам уходишь…
— Ничего, брат… — Скачков потрепал его по голове. — Я как-нибудь приеду, и мы с тобой доиграем. А троллейбусы такие есть, это я тебе точно говорю.
— Пойдем, пойдем, — торопила его Клавдия. — Нашел себе компанию!
В общей комнате от табачного дыма у Скачкова защипало глаза.
Задохнуться можно.
— На балкон выйди! — нервно посоветовала Клавдия. — Кстати, прекрасный вечер. Прек-расный! И Владик там.
Что-то она опять была не в духе.
— А может, лучше домой? Давай, слушай, смотаемся потихоньку?
Клавдия возмущенно остановилась.
— Началось! Господи, дождалась! Приехал, называется… Вот уж действительно: за что боролись, на то и напоролись! Ну что ты будешь дома делать, что? Маришки нет, Сони нет…
— Как нет? Ты на время погляди!
— И смотреть мне нечего! Они там, наверное, и ночевать останутся.
Хорошенькое дело! Что это еще за манера — ночевать?
— Ох, помолчи, пожалуйста!
Удивленный, он взглянул на нее сбоку и ничего не сказал. Она не казалась оживленной и счастливой, как прежде. Уж не приелось ли и ей? Прежде она тянулась к многолюдному окружению и даже называла эти бесконечные толкучки современным динамичным стилем жизни. Она доверчиво считала эти сборища настоящими праздниками ума и таланта и начинала презирать мужа, как человека, увлеченного пусть интересным, но все же одним-единственным делом. В этом он был не современным.
«Нет, домой надо, домой!»
К ним протолкался Ронькин, нарядный, в широчайшем ярком галстуке, с фужером в руке. Румяное лицо его сияло празднично.
— Что, уходите уже?
Притворно зевнув, Скачков взял Клавдию за локоть.
— Да, пора, пожалуй…
— Вот это правильно, — одобрил Ронькин. — Режим: первое дело. А мне еще остаться надо, за Владькой присмотрю. Как нога, Геш? Ты ногу, ногу береги.
В сопровождении Ронькина они стали пробираться к выходу. Клавдия кипела, но Скачков молчал и непреклонно уводил ее с собой. При посторонних она скандалить постесняется.