Два очка победы

— С переходами сейчас будет туго, — сказал Скачков. — Кончается лавочка.

— И — правильно. Давно пора. Но я вас вот о чем хотел спросить. Знаете, Геннадий, наблюдаю я за спортом давно, а за футболом особенно, и не дает мне покоя одна, так сказать, крамольная мыслишка. Подождите, не перебивайте меня. Я, знаете ли, путеец и рассуждаю обо всем по-своему. Представьте, что бы получилось, если бы нашим путейским делом стали бы заниматься от случая к случаю, так сказать, любительски, по-дилетантски? Кошмар! А в той же музыке, архитектуре? В металлургии, наконец? Да во всем!.. Так почему мы отказываем в таком же серьезном отношении к спорту? Почему? То есть я хочу сказать, что нынешние мировые стандарты в спорте так высоки, что одним любительством, занимаясь на стадионе после работы, их уже не одолеть, не достичь. Человек должен подчинить спорту всю свою жизнь, а иначе он ничего не добьется.

— Это вы о профессионализме? — спросил Скачков. Он сразу догадался, куда клонит его увлекающийся собеседник.

— Да! Именно! — вскричал Семен Семеныч. — С вами легко разговаривать… По-моему, эра любительства кончилась! Кончилась! Другие времена, другие правы. Так не пора ли и вам, грешным, переходить на профессиональные рельсы? Не пора ли? Ну-ка, что вы скажете?

Скачков решительно замотал головой.

— Чушь. То есть я хочу сказать — не для нас это. Я уже думал.

— Но почему, почему? Ведь согласитесь, что зритель едва ли валом повалит в театр, если в главной партии выступает певец-любитель, скажем, из самодеятельности. То же самое и на стадион — ведь так? Люди хотят наслаждаться высшим искусством. А это требует профессионального уровня. И вообще: разве спорт не диктует вашему брату, как питаться, спать, тренироваться? Даже — что читать? Чи-тать?

— Достоевского, например? — с усмешкой вставил Скачков.

Семен Семеныч слегка опешил:

— Что вы хотите сказать?

Скачков затряс головой и успокоил хозяина.

— Ерунда. Это я так. Не обращайте внимания. Просто один человек недавно говорил, что если не прочитаешь Достоевского, не заиграешь.

Помедлив, Семен Семеныч раздумчиво тронул висок.

— Ну… не знаю. Не уверен. Может быть, он и прав. Я в этом деле пас. Но я хочу сказать, что спорт сейчас требует человека целиком, без остатка. Разве не так?

— В общем-то оно… — замялся Скачков, — конечно. Играть становится все трудней — это правильно. Режим и все такое… Но ведь что может получиться? Иногда парню уж и в трамвае нельзя будет проехать — духотой надышится. Я не говорю о семье, об учебе…

— О! — Семен Семеныч вскинул палец. — Именно, именно. Но — продолжайте, пожалуйста. Мне интересна ваша мысль.

И он заинтересованно подъехал вместе с табуреткой.

— Да как-то и продолжать неохота. Это ж получается, что из-за спорта и жизни не видать. Раньше так гладиаторов на убой держали.

— Но позвольте… — подскочил Семен Семеныч и отшатнулся. — Мы же с вами только что согласились, что для рекордов, для современного уровня…

— А я не за рекорды. Ну их, — сказал Скачков и бросил взгляд на часы. — Я просто за спорт.

Семен Семеныч смешался и разочарованно вытянул губы:

— Ну-у, знаете… С вами трудно разговаривать. Вы, простите, какой-то слишком приземленный реалист. Прямо, простите, мордой по земле! Так нельзя, дорогой! Умейте абстрагироваться… Н-ну, иными словами, отвлечься, приподняться…

— Хорошенькое дело! — воскликнул Скачков, забавляясь тем, как интеллигентно борется с негодованием Семен Семеныч. — Тут поневоле мордой запашешь, если дело-то тебя касается.

— Да при чем здесь вы? — досадовал Семен Семеныч на воловью неуступчивость собеседника. — Мы же вообще о спорте говорим. Но если даже и о вас. Пускай о вас. Вы возьмите для сравнения балет. Возьмите! Вы знаете, в каком возрасте выходит на пенсию какая-нибудь девчонка из кордебалета? Знаете? В вашем возрасте. Да, в вашем! И вот я хочу вас спросить: а разве спортсмен не доставлял радость миллионам и миллионам зрителей? И вообще — разве спорт это не прекрасный спектакль для целой планеты? — Семен Семеныч смотрел на него по-петушиному, наскоком.

— Так вы меня что — на пенсию хотите проводить? — развеселился Скачков.

— А почему нет? Прекрасно же. Вы заслужили. Заработали. Разве нет?

— Вы смеетесь. Меня мои старики со света сживут, Пенсионер, скажут, нашелся!

— Позвольте, какие старики?

— Какие… Обыкновенные. Вы знаете, какие у нас в поселке старики? О-о! Проходу не дадут. Да и самому… Что же я с ними: табак буду крошить, грядки поливать? Скажете тоже!

— Ну, Геннадий, это уже второстепенное, — вконец расстроился Семен Семеныч. — Мы же не об этом говорим.

— Как не об этом? — вздохнул Скачков и повесил голову. — Если бы не об этом! Если бы…

Он замолк и чайной ложечкой стал гонять по скатерти крошку от печенья. Семен Семенович, уловив перемену в его настроении, выжидающе насторожился.

— Вы знаете, мы недавно на заводе были, вернее, в клубе. Тай, вечеришко один, встреча. Читали, наверное… («Так, так», — поощрил его Семен Семеныч, подвигаясь ближе). И я сейчас вот о чем соображаю. Вот был бы я профессионалом, вышел бы в тираж и — куда я? Жить со сберкнижки, на проценты? Но это же еще надо накопить! Вон Томми Лаутон на воровстве попался. А пятьдесят лет мужичку стукнуло! Или Гарринча… А уж игроки-то были!.. Вы сейчас о пенсии сказали. Знаете, не в деньгах даже дело. Неужели вы думаете, что Алеха Маркин голову за деньги подставил? Чушь! Да и любого возьми…

— Геннадий! — Семен Семеныч умоляюще сложил руки. — Я же к примеру сказал…

— Все равно. И вот, честное слово, если бы не мой ребенок, не семья, не завод этот самый, я бы… да хоть голову в петлю! Клянусь!.. Больше даже скажу. Лаутону или Гарринче, если бы им после футбола было куда приткнуться… э-э! разве они докатились бы до такого? Так что мне сейчас кроме завода и надеяться не на что. Я же там мальчишкой начинал, привел меня сосед один, отца товарищ. Один из наших стариков, кстати. И мне за этот завод держаться и держаться — руками и ногами! Это, знаете, такая поддержка… не знаю даже, как и объяснить. Но это надо вот тут, в душе, переварить.

— Но что же все-таки с профессионализмом-то? Не пойдет, значит?

— Не для нас он, по-моему. Не приживется. Контракты, гонорары… Я себе и представить что-то не могу. Честно!

— М-да… — изрек Семен Семеныч, поднимаясь вместе со Скачковым. — Признаться, задали вы мне работу. Я, знаете ли, все время рассматривал этот вопрос, так сказать, с места зрителя, с трибуны. А вот глянуть от вас, с поля… Очень, очень вы неожиданно повернули! — приговаривал он, провожая Скачкова в коридор и учтиво открывая дверь на площадку. — Но ведь мы еще с вами встретимся, да? Не последний же раз? Я к тому времени обещаю поднакопить мыслишек.

Подняться к Звонаревым он отказался.

— О, нет! Сейчас там не до меня. А как ваша нога, если не секрет?

Приподняв штанину, Скачков покрутил стопой, притопнул.

— В порядке, вроде.

— И не болит? Ну, рад за вас. А то ведь, знаете… говорить начинают бог знает что.

Скачков удивился: что же могут такое говорить о нем? Да и где? Кто? Семен Семеныч, с удовольствием продляя разговор, потирал ладошками, загадочно усмехался. Ну, как это где? На трибунах, конечно. Болельщики. О, болельщик знает все! От трибун нет никаких секретов («Уверяю вас, Геннадий!»). У Нестерова, скажем, нелады с женой? Давно известно. В общежитии живет парень… Маркин в карты играет? Да кто же этого не знает? Кудрин воюет со своей чернявкой? Тоже записано. Чернявку, однако, несколько раз-видели на стадионе, проявляет интерес. Сидит, как мышка, пугается, когда ревут и вскакивают на ноги, но — ничего, помаленьку привыкает.