Два желания

Кирилл Афанасьевич блеснул дном стаканчика, два раза ткнул куском в нос, громко вдыхая запах хлеба, и принялся за огурец.

После долгого молчания, жена спросила:

— Что это ты сегодня? И собака причем?

— Понимать будет…

Покончив с борщом, долго смотрел на узоры, выведенные фрезой на боках графина, размышлял: выпить все или оставить для следующего раза? Ах, эта водка!.. Махнул рукой и уже подобревшим голосом сказал:

— Ладно, мать, допью уж, что тут оставлять.

Заметив, что гнев у мужа проходит, Татьяна Петровна заговорила смелее:

— Случилось что-нибудь на домне?

— Пока нет. Обязательства новые брали. Степан выскочил… Три тысячи тонн маханул!..

— Ну что ж, вам не впервые… И это выполните, бог даст.

— Бог даст, жди!

— Кирюша!

— Ну что — Кирюша, Кирюша… Ты бога к нам не примешивай. Понимай, не первый год с доменщиком живешь, пора уж и разбираться в нашем деле. Степану что — бухнул на всю железку, а теперь из-за него надувайся, тянись. — Шерабурко прошел к буфету, поставил на место графинчик, стопку, опять сел к столу, молча смотрел, как жена купала тарелки в теплой воде, вытирала их концом полотенца, переброшенного через плечо. Мыла тарелки молча, ссутулившись. Ему жалко стало жену: только было заговорила, опять раскричался, оборвал.

Виновато опустил голову, прокашлялся и снова, но уже тише:

— Обязательство с трудом, но выполним. Однако надо и о будущем думать. В этом месяце возьмешь от домны все, что она может дать, а дальше? Хорошо так будет, а вдруг скажут: «План занижен, добавить им!» Вот тогда и кряхти. Понимаешь? Чугун делать — не вареники варить. Тогда уж о прогрессивке и не думай…

— Ну, а что же Степан Васильевич и этот, как его, молодого мастера…

— Чесмин?

— Да, что же они-то думают?

— Э-э… молодежь! Толкую тебе, что Степан сам предложил на собрании, а Володька… тот — за Степаном. Ожегов отмахивается: мне, мол, все равно, как народ… Они еще не терты, не понимают, что нам без резерва никак нельзя. Дали план — перевыполни его. Не очень, но перевыполни. Тут уж и не поругают, и прогрессивка обеспечена. Так и двигай. А если план повысили — подбавь пару, резерв у тебя в кармане. Перевыполни и этот план, но опять же не очень… Государству хорошо, и тебе неплохо. Кто что скажет — план же обеспечен! А молодые этого не понимают. Вошли в азарт — бах! Вот и кончилась спокойная жизнь…

4

Начальник цеха долго смотрел на Степана. И в этом спокойном, казалось, равнодушном взгляде Степан прочитал не совсем спокойные мысли.

— Я так и думал, я почти уверен был, что ты… побежишь с этой домны.

— Это почему же?

— А потому, что ты настоящих трудностей еще не нюхал — из института и в хороший коллектив, да еще в мастера. Работал, вносил предложения, тебя поддерживали, брал новые обязательства, тебя прославляли — тебе все легко давалось, а теперь вот…

— Не верили, а уговаривали: иди, иди…

— Хотелось проверить. А потом… в партбюро говорили — коммунист. А ты, видать, член партии, но еще не настоящий коммунист.

— Это уж слишком!

— Ошибаюсь? Может быть. Дело покажет, да вот уж показало… Что ж, не возражаю. Силой никого не заставлю работать — толку не будет. К вечеру напишу приказ. Иди.

Степан встал, долго крутил в руках шапку. Потом нахлобучил ее почти на глаза и по длинному кабинету направился к двери. Шел не дыша. Готовность начальника цеха немедленно освободить его, Задорова, от работы на этой домне, сразила Степана. Конечно, он шел сюда с твердым намерением добиться перевода на свою домну, но он при этом полагал, что его все же будут уговаривать, а, может быть, даже накричат на него и… оставят. И что в конце концов тоже неплохо: не освободят от Шерабурко, но будут знать, что с ним работать нелегко.

Словом, идя к начальнику цеха, Степан на многое рассчитывал, а тут, на тебе, сразу — иди! Вот дверь…

Степан уже протянул к ней руку, а за спиной голос:

— Да, а как партбюро? Сейчас позвоню, подожди.

Набрал номер, слушает, ждет. Степан остановился, но руки с дверной ручки не отнял. Гладит ее, рассматривает…

— Алло, алло, ну что ты там? А, ну извини… Так слушай, у меня Задоров сидит. Просит перевести его обратно в свою бригаду. Да, да… Не с коллективом, а с Шерабурко… Все мы разные: один — с гонором, другой — трусоват… (у Степана еще сильнее запылали щеки, уши). Ну, разумеется… Где трудности — там он слабоват… Во, во… Так я пишу приказ…

— Нет, я же, — Задоров бросился к столу, — я же пришел… Может вы посоветуете…

— Как, ты за советом? — удивленно спросил его Бугров и снова закричал в трубку: — Нет, нет, подожди, тут… — снова зажал ладонью мембрану трубки и поднял голову: — Значит, решение еще не окончательное? Тогда… Алло, алло, подожди еще, передумываем.

Отодвинул от себя телефон, положил руки на стол, сжав пальцы в один кулак, и тихо, но твердо, заговорил:

— У меня на фронте был такой случай. Послал я молодого лейтенанта за «языком». Он отошел от блиндажа, постоял, подумал, а потом вернулся и вот так же робко спросил: «А если там… если, мол, не сумею…» Я встал тогда и сказал ему: «Если страшно будет — беги обратно, беги, удирай, а языка я сам достану». С тех пор он…

Выйдя из конторы цеха, Задоров сплюнул от злости: «Вот, поговорили… Все из-за этого, растолстевшего бугая. Ему, видите ли, обязательства высоки… Испугался! — И уже на себя: — Он испугался, а ты сам?.. И надо же мне было… Гм… «Если страшно будет — беги обратно…» Н-да!.. Нет уж, не побегу!»

5

Сон не шел. Шерабурко лежал на спине, положив руки под затылок. Многое волновало старого доменщика.

Луна медленно плыла над землей. Вот ее холодный луч прошелся по гардеробу, потом поиграл на списке никелированной кровати и стал медленно передвигаться по одеялу от ног к голове. Пучок света добрался до колен, пояса, затем к груди, лезет медленно, но неудержимо…

Уже за двенадцать перевалило. По радио передают какое-то «Не искушай» композитора Глинки. Шерабурко не знал этого Глинку, но сейчас сочувствовал ему. «Видать, человек на своем веку тоже всякое пережил. Вот какую музыку сложил… Душу рвет…» Дотянулся до приемника, выключил. В доме — ни звука. Жена уснула. Спит она тихо, как малое дитя. Повернуться бы на другой бок, а вдруг разбудишь…

Перед глазами пройденный путь — длинный и нелегкий, с горестями и радостями.

Только поженились на Украине и — на Урал. Манила загадочность неизведанного.

Строили. Все строили заново — завод, город, жизнь… Спать ложились в шапках, а утром отдирали их от стен — примерзали…

Но строили!

Встала первая бронированная красавица. Одна среди необъятной степи. Смотрел на нее, задрав голову, придерживая шапку. От радости глаза заволакивало.

Вскоре и город белокрылый распластался по степи.

И до мастера дошел. Вот тогда широко зажил Шерабурко. Свой дом, полированные шкафы, «Победа»… Забылась нужда строительных лет… Дом — полная чаша. Но ведь опять… старость надвигается, хочется подкопить на черный день. Ведь как она, жизнь-то, пойдет, неведомо. Надо подкопить…