Двадцать четыре секунды до последнего выстрела

 — Откуда мне знать…

 — Что я не вру? Возьми мой телефон и набери своего дорогого Грегори, думаю, он уже её нашёл. Или того грустного пёсика Пола? Кто из них ищет даму в беде, раз уж сам ты здесь? 

Говорить, что оба, Себ не стал. 

 — Позвони и спроси. Ну же! 

Убедившись, что Джим не пытается вырваться, Себ взял телефон. Набрал номер Грега. Тот снял трубку через два гудка. Узнал Себа и радостно отрапортовал:

 — Мы тут с Джоан и Полом. Она ворчит, что ты поднял на уши половину Ярда. 

 — Она в порядке?

Послышался скрип, и Джоан сама сказала:

 — Придурок на велосипеде сбил меня с ног, а так — в полном. Где ты? У тебя всё хорошо?

 — Да… — пробормотал Себ, — да.

Джим, конечно, слышал каждое слово. 

Пообещав скоро вернуться домой, Себ положил трубку и мрачно сказал, уже, впрочем, не чувствуя прежней решимости:

 — Где гарантии, что там не было снайпера? Подрывника? 

Джим покачал головой и заметил: 

 — Никаких гарантий, — ирландский акцент появился внезапно, — Но ты знаешь, что никого там не было и не будет. Ведь знаешь, mo daor? — дальше Джим забормотал что-то совершенно невнятное по-ирландски. 

Опять закрыл глаза, но уже не от удовольствия, а бессильно, устало. Преодолевая явно заметное сопротивление всего тела, сглотнул и перешёл на английский: 

 — Я заигрался, детка… Когда ты ушёл, я хотел тебя убить. Знаешь как? 

Себ изо всех сил вслушивался в его речь, стараясь разбирать каждое слово. 

 — Я нанял бы нескольких снайперов. Обязательно с Дальнего Востока, из Афганистана, например. Чтобы были хитрые, злобные и готовые на всё за деньги. Потом я нашёл бы людей, которые вкололи бы тебе наркотик. Есть такие… парализаторы. Ты всё понимаешь, всё чувствуешь, но не можешь шевельнуться. 

Безо всяких наркотиков Себ чувствовал, как тело каменеет, а рот наполняется вязкой горькой слюной. 

 — Потом я бы раздел тебя… Ох, не я, конечно. Не люблю работать руками сам. Тебя бы привезли к ступеням Собора Святого Павла. Ты вспомнил бы мой рассказ о пожаре и боялся бы огня… А потом раздался бы первый выстрел. Второй… Третий… Руки, ноги, плечи, бёдра. Без грубости, я велел бы стрелять мелким калибром. Пули проходили бы насквозь через плоть. Много крови. В какой-то момент пуля попала бы в живот. Потом в грудь, справа. Ты бы медленно истекал кровью, мой Святой Себастиан, ждал бы смертельного выстрела… Но его бы не последовало. Я следил бы за тем, как из тебя вытекает жизнь. Вот только бога нет, поэтому никакое чудо не спасло бы тебя. Может… в самом конце я бы подошёл к тебе.

Вздрогнув, он заглянул Себу в глаза и спросил почти робко: 

 — Ты знаешь, почему я этого не сделал? 

Вместо ответа Себ медленно повёл головой из стороны в сторону. 

 — Я представил эту сцену до мельчайших деталей, детка, и понял… Что в тот момент, когда я поймаю твой последний взгляд, я испытаю очень сильное разочарование. Простой эксперимент показал… — Джим отвернулся в сторону, — что ты мне нужен, mo daor.

 — Что это значит? Это… слово? 

 — «Мой дорогой», — отозвался Джим. — Моя мать ненавидела английский, мы с ней говорили только по-ирландски. Этот язык… Я слышу его внутри головы всякий раз… Мне хочется поговорить с этим голосом или вырвать из собственного черепа. Он он просто бубнит или поёт… Я не могу его остановить, и он поёт колыбельную. «Спи спокойно, дитя… Но почему, дитя моё, если ты спишь в колыбели, почему я вижу тебя распростёртым в соломе?» Ты ошибся, Себастиан, — сказал он вдруг совсем другим тоном, с горечью, — ты мог просто пригрозить мне смертью. Да, было бы не так эротично, но… 

В странном состоянии, близком к шоку, Себ подумал, что у него выработался особый навык: понимать этот чудовищный акцент, разбирать отдельные слова в бреду Джима.

 — Я не боюсь смерти. Я боюсь… несвоевременной смерти. Умереть здесь, от твоей руки? Он бы не видел, не узнал. В этом не было бы смысла, понимаешь? 

 — Нет, — сказал Себ мрачно, — совершенно. 

Из горла Джима вырвался невнятный звук, какой-то булькающий хрип. 

 — Как всегда, детка. Не важно. Себастиан? — Джим попытался открыть глаза, но лучше бы не делал этого: взгляд был мутным, потерянным, совершенно больным. 

 — Что? 

 — Ты хочешь, чтобы я попросил прощения? 

Себ не знал, как это работает и почему. Он держал Джима прижатым к грязному заваленному хламом полу. Он был вооружён и мог сделать что угодно. Но не чувствовал при этом никакой власти. Джим оставался боссом даже сейчас. 

 — Хочешь? 

Он хотел уйти. Развернуться и уйти к чёрту. Набраться в ближайшем баре до того состояния, когда его можно будет расстреливать в любом виде и позах.

 — Прости, Себастиан, — прошептал Джим, — я перегнул палку. Мне так… — он кашлянул, поперхнулся, — хотелось увидеть, как ты теряешь самообладание. 

 — Увидели? 

 — Да, — выдохнул он беззвучно. — Детка? 

Себ встал. Джим остался лежать на полу и показался вдруг очень жалким и несчастным. 

 — Я устал от этой чёртовой проверки на прочность, — сказал Себ. — Не могу. Считайте, что поломали. Всё.

 — Нет… Нет, Себастиан, ты не сломан. Ты такой целый… — Джим застонал как от боли. — Почему? 

 — Что — почему? 

Даже говори Джим на чистейшем английском, это не помогло бы.

 — Скажи, почему ты целый? А я отвечу на любой твой вопрос. 

С большим трудом Джим приподнялся на локте, повернулся и привалился спиной к дивану.

Себ, тяжело вздохнув, тоже опустился на пол. 

 — Я бы сказал. Но я смысла вопроса не понимаю. 

Джим хохотнул. 

 — Понимаешь. Ну же… Ответь мне, детка. 

Глядя на Джима — действительно как будто поломанного, едва справляющегося со своим приступом, мокрого от пота и жалкого, Себ, кажется, и правда понял. Но всё равно не знал, что надо говорить. 

 — Я не знаю. Может… — он пожал плечами, — воспитывали правильно. 

Теперь Джим смотрел на него очень внимательно. Себ чувствовал себя неуютно, но продолжал:

 — Я правда не знаю, — он прочистил горло, — думаю, дело в моих родителях. Может, в школе ещё, хотя она была так себе. Просто всё было, ну, знаете, нормально. 

Джим грустно улыбнулся и велел:

 — Теперь спрашивай ты. 

В этот раз у Себа был один вопрос, даже сочинять ничего не пришлось. Правда, он не думал, что появится желание или возможность его задать. Только вот формулировка вопроса звучала грубовато. Что-то вроде: «Какого чёрта вы вообще творите? Что вам нужно в итоге?»

Он открыл рот — закрыл, зная, что выглядит глупо. Потёр переносицу, снова забыв о разбитом носе. И спросил совсем другое: 

 — Вы ведь не дадите мне уйти, да? 

Голова Джима упала на грудь. Раздался тяжёлый вздох. 

Потом Джим всё-таки выпрямился. Глаза у него покраснели, веки опухли. 

 — Ты не можешь меня бросить! — прошептал он. — Я ведь попросил прощения. 

 — Это не так работает. 

Хмыкнув, Джим признался: 

 — Я знаю. Я изучал психологию и психиатрию, все эти нюансы, смыслы. Механизмы поведения и реакций обычных людей достаточно просты. Я мог бы парой фраз заставить тебя раскаяться в том, что ты меня хочешь бросить, — от ирландского акцента не осталось и следа, как и от заторможенности в речи. Теперь Джим говорил нормально, разве что устало и слегка разочарованно. — Ты ведь ангел, Себастиан, и твои белые крылья не темнеют от крови. Посмотри на меня! — он повысил голос, и Себ был вынужден поймать его взгляд даже против своего желания. — Жалость, ответственность, сочувствие — ты не можешь их отбросить, даже если захочешь. Ты в некотором роде похож на дока, только лучше, — знать бы ещё, кто этот док, — Я точно знаю, что рассказать тебе, чтобы ты никуда не ушёл. Но я не буду, — с явным трудом Джим, опираясь на диван, поднялся на ноги. Пошатнулся. Одёрнул пиджак. Расположился на диване.