Двадцать четыре секунды до последнего выстрела

— Я работал с психологом, — заметил Себ ровно, и это даже было правдой. Пусть он и недолго ходил на сеансы, фактически они были. Всё как полагается. — И мне повезло. Всё, — он пожал плечами. — Я не могу это изменить, да и не хотел бы. Мне подходила армия. Я подходил ей.

— Ты бы вернулся туда, если бы мог?

Год назад он ответил бы «да» не колеблясь, но с тех пор многое изменилось.

— Сейчас уже наверное нет, — честно сказал он. — Сьюзен осталась без матери, и я был бы дерьмовым отцом, если бы после этого полез под пули.

Ещё был Джим и его работа, но об этом он, конечно, говорить не стал.

— И ты, — он хмыкнул, — плохо могу представить, что ты станешь ждать меня по полгода.

Джоан улыбнулась:

— Неужели думаешь, что стала бы изменять?

— Нет. Думаю, что ты бы прибила меня в первую неделю после возвращения.

Они засмеялись, и тема была, кажется, закрыта. Но Себ всё-таки сказал:

— Пожалуйста, если у тебя снова что-то засвербит в затылке — скажи мне.

— Я иногда думаю, — покачала головой Джоан, — ты вообще настоящий?

— О, да.

Чтобы убедить её в своей реальности, пришлось сначала размотать кокон из одеяла, но зато дальше никаких проблем не возникло.

А неделю спустя Грег позвонил и мёртвым голосом сообщил, что Энди, жена Пола, попала в автоаварию и находится в больнице в тяжёлом состоянии. 

Джим решил проблему — жестоко, но сдержав слово. Пол действительно не пострадал.

Александр: двадцатая часть

— Тебе нужно перестать пить столько кофе, сладкий, ты посадишь себе сердце и испортишь мне всё удовольствие, — сообщил Джим в трубку на восьмую ночь подспудного ожидания.

Как обычно, Александр не спал, а только пытался загнать себя хоть в какое-то подобие дремоты, когда раздался звонок. 

— Ты собирался свести меня с ума. Кофе точно не помешает, — отозвался Александр, закрывая глаза. 

— Ты вспоминаешь её? Ту рыжую девочку? — спросил он резко, и это прозвучало так, словно дрянной актёр читает реплику из невыученного сценария. Совершенно наугад Александр ответил:

— Убери сценарий, Джим. 

В ответ послышался незлой смех, а потом наступила тишина, которая нарушалась только лёгким дыханием. Александр произнёс (в этот раз он почему-то не испытывал ужаса, как в прошлый. Возможно, потому что он ждал звонка):

— Почти не вспоминаю. Я её не знал толком. Мне больно, что она мертва, и мне непросто будет вернуться в тот дом. Но это в прошлом. И ты знаешь, что я не вру. Это странно, но я хотел, чтобы ты позвонил. 

Дыхание стало чуть громче, но Александр не сбился с мысли. 

— Я понимаю, что в этой истории я жертва, должен трястись от ужаса и всё в этом роде, и я трясусь, правда, особенно когда понимаю, что ты можешь сделать со мной, учитывая все твои ресурсы и влияние. Я слабак, Джим. Слабый, ведомый, эмоционально-неустойчивый режиссёр, который и прославился случайно. 

Джим слушал на вдохе, совершенно беззвучно.

— Я снимаю фильмы, которые просто по определению не должны нравиться публике. У меня есть несколько коммерческих вещей, но остальное — это мои беседы с самим собой, попытка вытащить из головы то, что разрывает её изнутри. А ты… мы тогда говорили так, словно ты действительно точно знаешь, о чём я думаю. 

После очень долгой паузы Александр спросил:

— Мне не стоило этого говорить? 

Джим сбросил вызов. 

***

— Как тебе красочное выступление мистера Тревиса, сладкий? А он неплох, да? Столько накопал! Вот за что Елена его держит. А мы-то с тобой думали, что за рост и постную улыбку. Тебе понравились наши с Марком фотографии? 

Александр тяжело выдохнул, перевернулся на кровати так, чтобы упереться лбом в плотную перьевую подушку, и потёр слезящиеся глаза. 

Елена сегодня пригласила его на встречу очередной комиссии, и мистер Тревис представил результат своей поисковой работы — несколько снимков с камер видеонаблюдения и три кадра, сделанных на хороший плёночный фотоаппарат. То, как он, действительно, постный, сухой и скучный, презентовал своим таким же коллегам эту извращённую гейскую порнографию, могло бы в других обстоятельствах быть смешно до истерики. И даже мрачный контекст не помешал Александру сохранить где-то в голове этот эпизод, потому что он был бесподобен в своей абсурдности. 

— Ты помнишь ту сцену из «Авиатора»? — спросил он в ответ. — Где ДиКаприо с линейкой и транспортиром измеряет декольте актрис перед стариками из Ассоциации? Вот я ждал, когда Тревис вытащит линейку. 

Больше ему ответить на этот вопрос было нечего. Моральная или эстетическая сторона снимков его очень мало волновала. Вернее, не так — она занимала его, но не достаточно сильно. Он отлично мог вообразить, как именно требуется перекрутить восприятие, чтобы садист-насильник Марк Смит, изуродованный огнём и лишившийся руки и ноги, стал по-настоящему привлекательным сексуальным партнёром. Это было настолько легко, что в фильм он вставлять такую сцену не стал бы. Красота уродства и наслаждение болью — извращения базовые, простейшие. 

— Ты прелесть. А он был хорош, между прочим. Ты пробовал когда-нибудь? 

— Нет, я боюсь боли. 

— Даже не делал попыток? Ну, давай, скажи. 

— В университете я расстался с девушкой, потому что она кусалась. 

Джим высоко рассмеялся. 

— Тогда тебе понравилось бы причинять боль, сладкий. Первый раз это страшно, но ты быстро научишься и начнёшь ловить от этого кайф. 

Александр покачал головой, перевернулся на спину и подумал, что пока это самая неожиданная тема для разговора, которуй выбирал Джим. 

— И убивать, — тихо добавил тот. — Только не думай, что я сравниваю тебя с ним, сладкий. 

— На этом спасибо. Если данные мистера Тревиса верны, твой Марк Смит был той ещё тварью. 

— Напрочь отбитый ублюдок, — зафыркал Джим довольно, словно его это веселило. — Он безумно любил убивать. У него вставал, когда он смотрел в прицел винтовки. Но это всё примитивно, сам понимаешь. Мы с тобой ощущаем иначе. Главное, не убивать посторонних — это омерзительно. Только близких. 

Тон Джима был очень странным, и Александр произнёс:

— Мне кажется, ты не делаешь этого часто. Возможно, даже не делал никогда. Я бы не смог. Эта близость… Когда ты — последнее, что человек видит в жизни, когда он это осознаёт, ты становишься для него всем миром. 

— Однажды, — шепнул Джим. — Я хотел взять нож. Перерезать ему горло, глядя в глаза. Или порезать вены и оставить сидеть в ванной. Но в итоге… 

Джим говорил с горечью. 

— Ты желаешь? Яд? 

— Медленный. Да. Так пошло. Особенно в конце, когда он пытался прочистить желудок, потом рыдал.