Двадцать четыре секунды до последнего выстрела

Уточнять, кто именно, не требовалось. Оговорка Джима и слова Марка давали отличную картину. Он работал на Джима. Был ли он тем снайпером, который сломался? 

Марку было хуже. Он находился ниже, у него не было одной руки и, скорее всего, отсутствовал прибор ночного видения. И спустя минуту Себ заметил его. Буквально самый край одежды, но этого хватило, чтобы определить всю позицию. Мусор на тумбочке, конечно, скрывал его, но не мог послужить помехой для пули. 

 — Знаешь, что у меня тут? — спросил Марк после паузы. — Чёртова СВД. Всё, что он мне оставил. 

Жестоко. Марк как раз-таки терпеть не мог винтовку Драгунова.

 — Майлс? Ты же меня засёк, да?

Себ промолчал опять. Он снял предохранитель и передёрнул затвор, но так и не положил палец на крючок. Было странно, дико целиться в Марка. Да, он был ублюдком каких поискать, но всё-таки своим. А своих защищают. Раньше Марка он прикрывал бы ценой собственной жизни, даже при том, что с трудом его переносил. 

 — Ты не бойся, — Марк хмыкнул, — следы этого звонка он всё равно подотрёт. Умеет, сукин сын. Скажи, Себ, святоша, как ты в это вляпался, а? — в голосе Марка послышалось злорадство. — Ты же такой чистенький у нас. 

Себ прикладывал усилия, чтобы не зажмуриться. Это было очень страшно — видеть в прицел человека, который разговаривает с тобой прямо сейчас. 

 — Мне от этого, может, легче становится, — хмыкнул Марк. — Не я один по уши в дерьме. 

Сделав над собой огромное усилие, Себ переложил палец на скобу. Марк, помолчав, сказал негромко:

 — Дерьмово у меня вышло. Ты помнишь того рыжего? Я даже имя забыл, а лицо помню. Веснушки дебильные, волосы эти, плечи худые. Акцент… с девяносто седьмого ненавижу ирландцев. 

Да, Себ помнил этого парня. И звали его Билл, кстати. Хороший мальчик, плохой солдат. Марк прицепился к нему. Не давал прохода. И плевать ему было на окрики товарищей и на приказы старших. 

Потом они все думали, что сами виноваты. Надо было не языками трепать, а двинуть Марку пару раз, чтобы запомнил. Только поздновато сообразили. Билл повесился в туалете, не откачали. 

 — Я ведь его за двести метров чуял, — проговорил Марк с горечью. — Уже потом думал: может, я на него запал? Молчи, хер с тобой. Он… ну, ты понимаешь, о ком я, тоже меня бесил сначала. Я думал, убить хочу, рвать на куски, а когда он меня прогнал, я чуть не сдох сам. 

Неужели о Джиме речь? Себ не был уверен. Ему вообще не нужно было этого всего слушать. Есть приказ, есть цель. 

Но он медлил.

 — Минутка ещё, — вдруг сказал Марк и вдруг выпрямился во весь рост, удерживая винтовку в руках. Отложил её на стол, сам подошёл к подоконнику и открыл окно целиком. Выглянул. — Чего тебе жизнь усложнять. Ещё промажешь. А я, Себ, боли боюсь. Раньше не боялся, а после этого, ну, сам понимаешь, стал ссыклом. Так что ты… того, если надо кружок на груди нарисовать, не стесняйся, скажи. Я нарисую, лишь бы ты не промазал. 

Он с наслаждением вдохнул воздух, зажал телефон левым плечом и, держась правой рукой за раму, высунул голову наружу. 

 — Минутка, старик. 

Себ коснулся пальцем спускового крючка. 

 — Я жалею о том парне. И о нём, сам знаешь, жалею, даже ещё больше, наверное. О матери немного. И о ноге. Рука — хер с ней, а вот бегать я любил. Себ… вот ты мне скажи, — он оскалился в темноту, — ты меня ненавидел? У тебя по роже ничего не видно, но я догадывался. Как же, где ты, такой душка, и где я, мразь конченная. Так? Может, и за дело. А может, ты просто сраный моралист, — он рассмеялся, поднял раму ещё выше, сел на подоконник и запрокинул голову, чтобы продолжать видеть ночное небо. 

Не угадать, о чём он думал, но Себу хотелось бы верить, что движение облаков или что-то в этом роде увлекло его. Не нарушая затянувшегося молчания, Себ выстрелил. Звук выстрела удвоился: сначала прозвучал в реальности, а потом повторился в трубке. Марк безвольно упал назад, в комнату, зацепив, но не оборвав шторы.

По телефону слышался шум падения, глухой стук об пол — и тишина.

Себ сбросил вызов и уткнулся лбом в мокрое от пота ложе.

Выстрел всполошил тихий район, но кажется, обыватели быстро решили, что это лопнуло колесо или мальчишки кинули петарду — как повысовывались из своих домов, так и убрались обратно.

Дождавшись, пока снова не воцарится покой, Себ спустился с крыши и вышел за территорию. Возле калитки остановилось такси. Стекло опустилось, и Джим в дурацкой клетчатой кепке спросил:

 — Кэб, сэр?

Себ упал на переднее сидение, убрал футляр с винтовкой назад, пристегнулся и закрыл глаза. Открыл. Джим тронулся и сказал:

 — Не беспокойся, детка. Полиция не найдёт даже намёка на этот звонок. Никакой связи между вами.

 — Откуда вы знаете про звонок?

Джим невнятно повёл плечом, как будто отвечать на такой банальный вопрос ему было скучно. Хотя, если у Марка был тоже скрытый номер, то, может, Джим вообще его телефон контролировал? А если и нет, что ему стоит отследить один звонок. 

Какое-то время они ехали молча, а потом Себ не выдержал и спросил — ровно и спокойно, хотя злость рвалась наружу, клокотала где-то под рёбрами:

 — Зачем это нужно, сэр? Каждое ваше задание… — он шумно выдохнул через нос, — как грёбаная проверка. Что я должен доказать?

Марк ведь точно знал, что его будут убивать. Знал кто, как и когда. Вряд ли ему об этом поведали чаинки в чашке. 

Джим засмеялся:

 — Детка… ты не понимаешь, — он чуть прикрыл глаза, не сбавляя скорости: — Скажи, как сам сам считаешь, зачем я это делаю?

«Это» — что именно? Как-то Себ сумел угадать, что Джим спрашивает про всю свою деятельность.

 — Зачем и все, я думаю, сэр. Деньги, власть, адреналин.

Джим снова соизволил открыть глаза и уделить внимание дороге.

 — В течение получаса я могу получить доступ к пятнадцати миллионам банковских счетов, — заметил он, — переведя с каждого по одному фунту, я стану богаче на пятнадцать миллионов, при этом никто не обратится в полицию. Что такое фунт? Его могли списать за обслуживание. Он мог уйти на погашение кредита. Может, его заплатили за вчерашний кофе, кто помнит такие мелочи? Про фунт легко забыть… — Джим говорил достаточно торопливо, глаза у него блестели. — Это что касается денег. Власть? Я могу шантажировать королевскую семью, играю на нервах Елены Кларк, если захочу, одним звонком устрою знатный переполох в Доме на реке. Если мне взбредёт в голову, послезавтра я стану королём мира.

Вот забавно. Если бы Себ услышал подобную тираду от кого-то ещё, он смеялся бы до колик, насколько она звучала театрально и пафосно. А когда говорил Джим, мурашки шли по коже.

 — И что ты сказал ещё? Адреналин? Он появляется, когда боишься разоблачения. Смерти. Боли. Как считаешь, Себа-астиан, — он повернулся к нему и почти замурлыкал, долго растягивая согласные, — я боюсь боли?

 — Значит… — вместо ответа, сказал Себ, — всё это — средство от скуки?

 — Это искусство. Единственное, ради чего имеет смысл жить.