Двадцать и двадцать один. Наивность

– Гессе, – обратился к нему иллюминат, – каков у нас оружейный запас?

– Три тысячи винтовок, боеголовок, ко всему комплекту – оружейный завод, – коротко бросил он.

– Отлично. Ну что же, мы готовы спонсировать вашу революцию, однако на нескольких условиях…

Именно этой части диалога опасались члены «Левой оппозиции», а условия были таковы: во-первых, в случае удачи в захвате власти, НОППР имеет равное право в участие в Референдуме, как и левые; во-вторых: соглашение на сотрудничество вступает в силу после выдвижения второго импичмента Госдуме и правительству, и в-третьих: при любом итоге командная экономика сменяется на смешанную. Заславский принял эти условия.

– Джек, мы выяснили, кто тогда из радикалов шпионом проник в Останкино, – полушёпотом произнёс Шустов, когда левые покинули планетарий. Сальвиати, ухмыльнувшись про себя, слегка повернул голову к единомышленнику. “Беловоротничный” чуть приблизился к уху лидера, снизив голос до совершенного шипения. – Это была “Умница”.

– Она? – Правый изумлённо поднял брови: он был растерян и сбит с толку. – Та блондинка, которая писала статью? Она даже не обладает ни едиными физическими навыками...

– Да, Дементьева. Это абсолютно точно. Её запечатлели видеокамеры, съемка которых сохранилась автоматически.

Националист вздохнул, проведя тыльной стороной ладони по иссиня-чёрным волосам, а затем вновь наклонился к Шустову.

– Как бы то ни было, мы не предъявим левым за это обвинений, Герман, – ответил он, щуря глаза. – Левые нам помогают, ибо по статье этой “Умницы” для переворота нам нужна “Объединённая оппозиция”. Не забывай, мой друг, что мы теперь единая часть силы. Если социалисты так желают объединения...

– Я понял, Джек, – Шустов хитро улыбнулся. – Намекаешь на “белые ленты”?

– Именно. Это будет предложением конкретно от нашего блока – Заславскому такая идея вряд ли понравится, но народу – более чем.

– Нельзя надеяться на правых.

После дипломатической встречи Заславский выглядел таким встревоженным, словно был не в планетарии, а на Тверской, ибо там проходило большинство вооружённых стычек. Он шёл быстрым шагом по гигантскому павильону, прилегающего к “Домодедово”. Этот аэропорт “Левая оппозиция” взяла под контроль в конце августа, и теперь, когда все рейсы были отменены, территорию Москвы не могли покидать пассажирские самолёты. Столица была практически полностью оккупирована, однако покинуть или въехать в её пределы было возможно лишь на автомобиле или на некоторых поездах.

– Почему? – спросила Виктория; делегация едва успевала следовать за лидером.

– Они обещали нас спонсировать, но если в штурме произойдёт форс-мажор, НОППР непременно нас предадут, – Пётр Геннадьевич искал взглядом нужную цифру, изображённую на огромной металлической двери: коридор из подобных дверей выглядел и действовал бы устрашающе на тех, кто никогда не выл в этих частях аэропорта. – Ага! Двести шестая. Вот она.

Левые остановились напротив “206”-ого ангара, пока Заславский искал пульт управления, для того, чтобы он открылся.

– Катя, помню, хотела, чтобы мы его как-то назвали.

– Абсурд, скатились до того, чтобы давать имена дирижаблям.

– Перестаньте нудеть, Алексей Эдуардович, лучше послушайте...

– Ах! – радостно воскликнула Катерина, сложив ручки на груди. – Вы его выкупили! Боже, вы его выкупили!

– Ну, не совсем, – пожал плечами Заславский. – “Роза” хоть и рекламный цеппелин, первым его назначением была армия. Теперь он оснащён боевыми пушками и готов к бою.

Вблизи дирижабль марки Au-30 был ещё красивее, чем его только можно было представить. Его выпускали единожды, и то, с целью рекламы, а теперь воздушный крейсер предстал в более животрепещущем свете. Виктория ахнула, когда приблизилась к нему: цеппелин сверкал белизной стального корпуса. На нём не было рекламной окраски, лишь белая, как снег, оболочка. Кабинка для пилотов была маленькой, по сравнению с гигантским тринадцатиметровым баллонетом: в ней умещалось два человека.

А когда цеппелин взлетит ввысь, он будет сверкать на солнце золотым сиянием, рассекая воздух хвостовыми крыльями…

Ничего прекраснее и величественнее «Умница» ещё не видела: даже глаза, ослеплённые чистотой и яркостью цеппелина, наполнились влагой. Да, это был всего лишь дирижабль, однако грациозность и масштаб такой невероятной конструкции приносили надежду, что с российским конструктором ещё не всё потеряно.

– “Розой” будет управлять мобилизованный солдат? – спросила Виктория, с заворожённой улыбкой смотря на цеппелин.

– И не только ею. Товарищи, часть армии перешла на нашу сторону, а значит завтра всё произойдёт!

Все были полны решимости. Улыбки не сходили с их лиц, они не испытывали ни тревоги, ни страха, ибо знали, что таков им предначертан путь. Вернее, такой путь они выбрали сами. Окончательный план захвата столицы был таков: пока перешедшая на сторону части воинских подразделений будут вести ближний бой с теми, кто остался предан правительству (здесь Заславский снова сделал акцент на том, что эти самые воинские подразделения могут предать их в любую минуту), сами революционеры пойдут к Красной площади и к Дому правительству через тоннели метрополитена (инициативу за подземный вариант оставила за собой Анна). Риск гибели повстанцев в связи с этим значительно уменьшиться. Затем, когда представители власти окажутся окружены, они выпустят тяжёлую артиллерию, как это было сделано в 1993 году. С каждым захватом нового здания, – отключат все блоки питания. И только арестовав всех членов правительства, предъявив обвинения в игноре первого импичмента, можно было считать государственный переворот успешным.

В первые дни октября четверо суток подряд идут дожди. Не так, чтобы беспросветно и непрерывно: капает утром, днём на время прекращается, а к вечеру вновь поливают ливни. Плохой асфальт разъедает от разных химических структур, и он постепенно растворяется: сначала от горения, затем от грозы.

В огне, пропитанные остатками бензина, пылают автомобильные шины; сами машины всем своей конструкцией стоят поперёк проезжей полосы, брошенные хозяевами. На дороге появляются ямы, и проехать по ним практически никуда невозможно. А вот прямо впереди, посередине перекрёстка стоит одинокий чёрный рояль. Он горит: черные и белые клавиши выжигаются – несмотря на кардинально различный цвет, они превращаются в серый пепел.

Фонари на автостраде разбиты, а на прозрачное раздробленное стекло, разбросанное по земле, спускаются грязные, жёлтые листья. Помятая трава на обочинах вырвана с чёрной, рыхлой землёй. Грязь вместе с холодными ручьями и опавшими листьями растекается по всей дороге: она теперь отсвечивает синим, смоляным блеском.

Чёрные сучья голых деревьев устремлены резко в стороны, как растопыренные пальцы. Ледяной ветер треплет их, заставляя колебаться из стороны в сторону. Окраины будто вымерли: тишину этих мест нарушает только шелест дождевого потока. Магазины закрыты, окна разбиты, проходы забаррикадированы.

Зато центр города оживлён как никогда. Больше всего Москва сейчас похожа на Берлин весной сорок пятого года. Со Второго кольца слышен шум выстрелов правительственных частей, а кордоны отрядов ФСБ, оставшихся под контролем правительства, выезжают на горячие точки. Правоохранительные силы держат напор экстремистов, как могут: лица радикалов скрыты чёрными респираторами, только на их одежде виден отличительный знак: белая лента, ибо отныне правая и левая стороны были объединены, и составляло теперь полноценную боевую силу. Эта организация отныне называется “Новая оппозиция”