Двадцать и двадцать один. Наивность

– Так вот он у вас! Самый нижний, товарищ Некурышёв! – развязно воскликнула Виктория.

– Леттерс Михаил Вольфович… девяносто восьмого года рождения… ну да, а вот кем выдан паспорт? Плохо виден номер! Пройдёмте в участочек.

– Ну-у-у, Некурышёв, – протянула Виктория с такой развратностью в голосе, что даже Михаил с удивлением покосился на неё. Она поманила инспектора к себе указательным пальцем. Тот неуверенно приблизился к ней.

– Может быть, договоримся, мы с парнем в Загс опаздываем. Некрасиво получиться, будь человеком, – прошептала она на ухо гаишнику. Он недоверчиво покосился на её ухмыльчатую улыбку, а она, вынув откуда-то тысячерублёвую купюру и поманила ею перед лицом Некурышёва. Тот оглянулся вокруг, одним лёгким движением схватил купюру, засовывая её в карман.

– Всё в порядке, любви вам и семейного благополучия, – умиротворённо процедил он, отдав честь. Виктория помахала ему рукой на прощание, заводя автомобиль.

– Всё уже кончилось? – тихо спросил Миша, осторожно обернувшись назад.

– О, да, быстрее чем я думала.

– Ты дала ему взятку? А как же справедливость?

– Ха-ха, запомни: что для врагов хорошо, то и нам сгодится. Пока мы живём в их стране, мы должны жить по их законам. Или ты хотел сейчас застреленным быть? Знаешь, это как-то не по мне.

Мише пришлось согласиться.

– И да, я забыла отдать тебе, – Виктория протянула Мише документ. Тот поражённо взглянул на него, на фотографию, на новое имя и дату рождения.

– Паспорт?

– Теперь тебя зовут Михаил Вольфович Леттерс. Было бы другое имя, но раз ты сказал Муравьеву своё настоящее, то… быть тебе Михаилом.

– Эм, спасибо, – тихо ответил Михаил, сжимая «билет на свободу» в руках.

Вдруг из багажника автомобиля начали доноситься нечленораздельные звуки и стук. Парень вздрогнул, ему показалось, что это звуковые эффекты музыки, но нет, стуки повторились.

– Он…

– Повезло, живой, – сказала Виктория и улыбнулась. Полицейский проснулся вовремя, так как молодые люди практически достигли здания штаба.

– Выгружай давай, и брысь в подвал – у тебя июль, а о нём – забудь. Ты не убийца! – настойчиво проговорила Виктория, глядя в огромные глаза Миши около секунды. И в течение этой секунды парень очень сильно захотел обнять её покрепче, но девушка резко открыла дверь автомобиля и вынырнула из нёё, оставив немного смущённого парня, который не понял, что их мысли и порывы в ту секунду абсолютно совпали.

Июль. 1917 г. Петроград.

– Фронтовики приготовились дать огонь по особняку! – крикнул кто-то из моряков, вбегая в зал. Раскольников нахмурился, склонившись над столом и исподлобья косясь на кронштадтца.

– Вчера они заняли Троицкий мост, а сегодня…

– Нет, его не жалко. Он был безнадёжен, а вот что действительно плохо, так это то – что разгромили нашу «Правду», – с ноткой сожаления проговорил Коба. – Наглые варвары: ворвались в редакцию, избили до полусмерти сотрудников, выкинули мебель, сломали станки, да ещё уничтожили все газеты. Вчера туда утром пошёл Владимир Ильич, благо, что его не застали. Прав он был – Временное правительство избавилось от пропаганды с нашей стороны.

– Иосиф, нужно что-то делать, – сказал расстроенный Каменев и с этими словами присел на стул. – Фронтовики ненавидят моряков: они их порвут, не побоюсь этого слова, как Тузик грелку! Мы, конечно, будем сражаться, но без потерь не выйдет, однозначно.

Коба вздохнул и тоскливо окинул взглядом стены особняка: за это время он очень привык к “Кшесинской”, однако привязанность к предметом и знаниям негативно влияла на большевика – такие чувства гарантировали ностальгию. Джугашвили решительно направился к выходу. Раскольников вскочил от непонимания, бросился за большевиком.

– Что вы делаете? Вы что, к ним собрались? Вас же застрелят!

– Товарищ Раскольников, я адекватен, – бросил грузин, не оборачиваясь, – я прекрасно осознаю свои действия и для всех нас будет лучше, если мы сдадим особняк… добровольно.

– Как добровольно? – Раскольников остановился, хлопая глазами.

– Владимир Ильич сказал допускать минимум кровопролития. Минимум уже допустили: при взятии этого Троицкого моста, будь он неладен, было убито достаточно людей – и было бы больше смертей, если бы часть не укрылась в Петропавловской крепости. А особняк офицеры заберут в любом случае, но только в если мы добровольного сложим оружия, люди не погибнут напрасно.

– Коба, ты уверен? – осторожно уточнил Каменев.

– Уверен, а вы ждите меня, – смело ответил Коба, оставив Раскольникова и Каменева проститься с особняком, а сам небыстрым шагом шёл на переговоры с Исполком Совета.

– Вы готовы сложить оружие? – спросил офицер, когда Коба вышел из здания.

– Да, мы готовы добровольно покинуть особняк и Петропавловскую крепость.

– Как ваша фамилия? – спросил представитель Временного правительства, вглядываясь в некий листок, который Кобе показался странным.

– Сталин, – ответил он, пытаясь рассмотреть слова из списка сквозь прозрачную бумагу.

– Хорошо, ну что же, мы принимаем ваше мирное заявление.

Дважды миротворец Коба, хитрец и авантюрист. Но оставим его и перенесёмся к «пустившемуся в бега» Ленину, который в данный момент находился в квартире большевика Каюрова вместе с его верным помощником и товарищем Зиновьевым.

– Смотри-ка, Григорий, что тут написано! – воскликнул Ленин, листая газету. Зиновьев печально покосился на газету.

– Что же?

– Тут опубликован ордер на арест и список всех преступников. Зачитываю: Ленин, Троцкий, Луначарский, Каменев, Зиновьев, Бухарин... Мы теперь с тобой официально немецкие шпионы! Поздравляю вас!

– Как вы можете говорить об этом так радостно? – подавлено произнёс Григорий Евсеевич, петляя из стороны в сторону. – Это крах! Половину из этого списка арестуют и всё, конец партии. Кем подписан ордер?

– Каренским, он звонил на дачу Бонч-Бруевича, предупреждал его, похоже... Ах, что там происходит?! Что за взрывы? Открыли огонь?

Зиновьев и Ленин, услышав подозрительный шум, обернулись: из двери повалил едкий дым и снова раздались хлопки.

– Они не могли так быстро нас найти! – вскричал Григорий, падая на пол и прикрывая голову руками. В этот момент в комнату зашёл сам хозяин квартиры большевик Каюров.

– Прошу извинить, Владимир Ильич, сын с бомбами химичит, он у меня анархист. С вами всё в порядке, Григорий Евсеевич?

Зиновьев, услышав слова Каюрова, быстро поднялся на ноги, поправив пиджак и гордо задрав голову.