Двадцать один день неврастеника

— Но, — возразил я... ведь твоя возлюбленная— вдова и свободна... Почему бы ей тебя не принимать у себя?

— Она не может, мой милый... из-за прислуги... К тому же у нее большие связи в католическом обществе... Она знакома с де-Мэном и Мако... Была продавщицей на благотворительном базаре...

— Какая у тебя прекрасная квартира, — продолжал он с мольбой в голосе... По-английски и в стиле Людовика XVI, как у нее... и так мило... так уютно!.. Как бы мы там наслаждались с ней! Вообрази, я уже готов был сказать моей бедняжечке, что я не могу принимать ее у себя... потому что со мной живут отец, сестра и две старых тетки разбитых параличом... Ведь это ужасно!.. Недоставало только, чтобы упустить еще и этот случай?.. Ах, если бы ты только захотел!..

Я уступил его просьбе. Три раза в неделю я отдавал свою квартиру для свободной любви Люсиена и его дамы сердца. Я сделал даже больше. Я одолжил Люсиену свои туфли, ночные рубашки, духи, ключ от своей тайной библиотеки. В порыве деликатности я приказал приготовить для их rendez-vous кое-что, чем подкрепиться: ветчину, имбирные пирожки, портвейн, чай и пр. Я знал таким образом все их радости.

— Какая у вас красивая квартира!.. говорила мне маркиза вечером в ресторане или театре, потому что на зло де-Мэну и Мако с их благотворительными базарами мы всегда были вместе... С каким вкусом!.. Она создана для любви!

— Правда... вы находите?.. Вы очень любезны...

— Но ваша уборная...

— Не нравится?

— Нет, не то!.. Но... у вас стыда нет... какие непозволительные картины!..

— И вы?..

— И ваши книги... какой ужас!..

— Но вы же их читаете?..

— Да, у вас великолепный вкус!..

Так мы проводили вечера в разговорах на серьезные темы.

Это продолжалось три месяца. В один прекрасный день Люсиен, бледный, убитый, со слезами на глазах пришел сказать мне, что все кончено. Она изменяла ему... Дикая, грубая и страшная сцена!.. Во время объяснения ему понадобилось разбить три моих зеркала и несколько маленьких дорогих безделушек... Он вернул мне ключ от квартиры и ушел.

Несколько лет я его не видел больше и совершенно потерял из виду маркизу Параболь.

Однажды вечером я ее снова встретил у одной австрийской дамы из Галаты, которая принимала у себя самую пеструю публику и каким-то бесцветным голосом пела Шумана. В этом доме никто друг-друга не знал, потому что гости беспрестанно менялись и набирались главным образом в иностранных колониях.

Я подошел к маркизе Параболь. Она была все такая же красивая, молодая, шаловливая, обольстительная и страстная, только волосы ее казались несколько более белокурыми, чем раньше.

— Ах, сколько лет! — воскликнул я... Что же с вами было... после этой катастрофы?

Маркиза Параболь внимательно посмотрела на меня, сморщила лоб, как бы стараясь припомнить.

— Какой катастрофы? — спросила она.

— Но ведь вы маркиза Параболь?

— Без сомнения... А вы кто такой?

— Жорж Вассёр... сказал я кланяясь... Помните?..

— Нет!..

— А Люсиена Прияна?

— Люсиена Прияна?.. Какого Люсиена Прияна?.. А, позвольте... Небольшого роста, блондин?

— Нет, мадам, большого роста, брюнет...

— Совершенно не помню.

— Большого роста, брюнет, которого вы так страстно любили... целых три месяца... у меня... в моей квартире... в прелестной квартире?..

Маркиза Параболь делала все усилия, чтобы вспомнить, перебирала в памяти всех своих любовников и все квартиры своих любовников... и с искренней грустью в голосе сказала:

— Нет, право... высокого брюнета... в вашей квартире... совершенно не помню... Нет, я думаю, что вы просто с ума сошли!..

Неделю спустя я ее снова встретил в другом доме у одной чилийской дамы из Канады, которая пела Шуберта голосом Иветты Гильбер... Она первая подошла ко мне и смеясь сказала:

— Вы наверно сочли меня сумасшедшей... тогда вечером?.. Ну, конечно, я теперь все вспомнила... Люсиен Приян!.. Как же!.. Боже мой, как он был глуп, этот бедный малый!.. И как мы оба ему изменяли!

— Я ему изменял, я?.. подскочил я... Но с кем?

— Да со мной же... Поцелуи... укусы... мои волосы! Ты уже все забыл, неблагодарный?

Теперь была моя очередь удивляться.

— Вы ошибаетесь, мадам... Вы не со мной изменяли моему другу Люсиену Прияну...

— Так с кем же?.. Позвольте!.. Ведь вы же были другом Люсиена Прияна?

— Совершенно верно!

— И я не с вами ему изменяла?..

Она очаровательно надула губки и недоверчиво посмотрела на меня.

В это время в зале поднялся шум. Хозяйка дома собиралась пропеть романс Шуберта, Маркиза Параболь отошла от меня.

Я не видел ее больше.

Я увидел ее только здесь.

Может быть завтра я буду говорить с ней...

XI

Я гулял перед обедом в саду с Трицепсом. Мы встретили очень изящную женщину, которая выходила из буфета. Она улыбнулась Трицепсу и сказала:

— Добрый вечер, мой друг...

— Добрый вечер, моя кошечка, — ответил Трицепс...

— Это Буль-де-Неж... объяснил мне Трицепс... бывшая любовница старого барона Кроппа... знаешь... старого барона Кроппа, который умер в прошлом году... Ах, мой друг, трудно и поверить, что бывают такие люди на свете!.. Вот, послушай...

Трицепс был очень доволен, что может рассказать историю. Взяв меня под руку, он начал:

„Однажды утром ко мне зашел барон и без всяких предисловий задал мне вопрос:

— Правда ли, доктор, что в крови есть железо?

— Правда...

— А!.. А я верить не хотел... сколько тайн в природе!

Губы у старого барона были влажные и дрожали. Глаза казались совсем мертвыми... Кожа на шее висела под подбородком, как плохо подвязанный галстук из мягкого мяса. Он подумал немного и сказал:

— И много железа... много?

— Ах!.. — воскликнул я. — Конечно, не такие заложи... как в Ариеже...

— Что вы этим хотите сказать?..

— Я хочу сказать, что из крови человека нельзя извлечь столько железа, чтобы — ну как бы вам сказать? — ну, чтобы построить, например, вторую Эйфелеву башню... Понимаете?

— Да!. да!.. да!..

Старый барон ритмически качал каждый раз головой, произнося слово: „да“. Он очевидно был разочарован...

— Впрочем, мне не нужно столько... — прибавил он.