Двадцать один день неврастеника

— Господин комиссар, — обратился к нему Жан Оборванец, — я вам принес вещь, которую я только-что нашел под ногами, па улице...

— Что там такое?

— Да вот, господин комиссар... — ответил бедняк, протягивая бумажник своими костлявыми руками.

— Хорошо... хорошо... Ну, и, конечно... в бумажнике ничего не оказалось?

— Посмотрите сами, господин комиссар...

Тот открыл бумажник, вынул пачку билетов... сосчитал, и выпучил глаза от удивления:

— Скажите на милость... скажите на милость? — восклицал он. Здесь десять тысяч франков... Ведь это огромная сумма... огромная... сумма... черт возьми!..

Жан Оборванец спокойно стоял на своем месте.

— Подите вот, — произносит он, — бывают же у людей бумажники с десятью тысячами франков... одна досада!

Комиссар не может оторвать глаз от бродяги. Лицо его выражает скорее удивление, чем восхищение.

— И вы это нашли?.. Вот честный человек... молодец... Да вы — герой... Да, да... герой...

— О! господин комиссар...

— Да что и говорить... герой... Ведь, в сущности говоря... вы могли бы... Одним словом, милый человек... вы герой!.. Это удивительный поступок с вашей стороны... героический поступок... Иначе и не скажешь... Вы заслуживаете награды Монтиона... Как вас звать?

— Жан Оборванец... господин комиссар.

Комиссар поднял обе руки вверх, как бы призывая закоптевший потолок в свидетели.

— И его зовут Жаном Оборванцем!.. Поразительно... так и просится на бумагу... Ваше занятие?

— Увы — отвечает нищий... — у меня нет никакого занятия.

— Как, без занятия?.. Вы живете с капитала?

— На счет общественной благотворительности, господин комиссар... если только можно сказать, что я живу.

— Ах! ах!.. Дело, кажется, принимает неприятный оборот...

На лице комиссара появляется недовольная гримаса, и он продолжает допрос в менее восторженном тоне.

— Значит... вы нищий?

— К сожалению... господин комиссар.

— Да!.. да!..

Лицо комиссара становится серьезным... После некоторого молчания.

— Ваше местожительство?

— Какое же у меня может быть местожительство? — отвечает с отчаянием в голосе Жан Оборванец.

— У вас нет местожительства?

— Увы! нет...

— У вас нет местожительства?.. Да вы смеетесь, милейший мой?

— Я вас уверяю, что нет...

— Но вы обязаны иметь местожительство... обязаны по закону...

— А по бедности... я лишен этой возможности... У меня нет никакой работы... нет никакого заработка. А когда я протягиваю руку за подаянием, мне дают иностранные су... К тому же... я уже стар и болен... у меня грыжа...

— Грыжа... грыжа!.. Все это хорошо... Но не в этом дело... Грыжа-то у вас есть, но у вас нет местожительства... Вы бродяга... и вас, очень просто, приходится привлечь к ответственности за бродяжничество... Герой... это так... вы действительно герой... Но вы и бродяга в тоже время... Для героев никаких особенных законов у нас нет... а против бродяг есть... И я вынужден применить закон... Я в большом затруднении... Мне это очень неприятно... потому что вы отлично поступили... Но что прикажете делать?.. Закон остается законом и должен иметь свою силу... Ах, проклятый старикашка!.. Выдумал тоже!..

Подбрасывая в руке бумажник, он продолжал:

— Да вот этот самый бумажник?.. Согласен... На вашем месте и в вашем положении немного нашлось бы таких, которые принесли бы его сюда... Допускаю... Я, конечно, не хочу этим сказать, что вы глупо поступили, доставив нам бумажник... Нет, наоборот... Ваш поступок заслуживает всякой похвалы... он достоин награды... И вы эту награду во всяком случае, я думаю, не меньше пяти франков — наверно получите, если только нам удастся найти собственника этого бумажника и десяти тысяч франков... Да, но отсюда еще не следует, что вам можно на этом основании обойтись без местожительства... а в этом вся суть, Жан Оборванец... Поймите вы меня... В нашем своде законов нет такой статьи, которая вас обязывала бы находить на улицах бумажники с банковыми билетами... Но, с другой стороны, имеется закон, который предписывает вам иметь местожительство... Ах, уверяю вас, уж лучше было бы вам найти себе местожительство, чем этот бумажник...

— Значит?.. — спросил Жан Оборванец

— Значит, — ответил комиссар... — вам уж придется сегодня переночевать в участке... а завтра я вас отправлю в тюрьму...

Он позвонил и сделал жест вошедшим полицейским... и те увели Жана Оборванца...

— Вот те и на!.. — вздыхал бедняга... — Право, не везет мне сегодня... И скажите на милость, что это за проклятые буржуа... не могут хорошенько припрятать своих бумажников?.. Одна досада!..

Наконец говорит пятый:

Вы меня извините, что мой рассказ выйдет не таким веселым... Тут изображали комическую нищету... а я вам покажу трагическую... Она также печальна... хотя и не вызывает смеха...

И он начал.

Однажды утром ко мне позвонил какой-то господин лет пятидесяти с болезненным, истощенным видом и очень бедно одетый. Его резкие движения и бессвязная речь напугали мою прислугу, которая не могла понять его объяснений. Он выразил желание меня видеть... Прислуга не чувствует склонности к таинственности, не любит бедняков и боится страдальческих или суровых лиц... Она ему сказала, что меня нет дома... что я вернусь только очень поздно... и что я, может быть... даже наверно... совсем не вернусь... В первый момент это его, повидимому, расстроило, но он не настаивал и ушел, не сказав ни одного слова...

Через полчаса он снова позвонил... Выражение его лица изменилось... стало более спокойным, почти веселым... Он улыбнулся прислуге очень милой, добродушной улыбкой... и очень вежливым тоном сказал:

— Передайте ему эти четыре листа, которые я только-что написал внизу, у консьержа... Передайте сейчас же, как вернется... Не забудьте... это очень важно...

Затем тихо, почти таинственно прибавил:

— Дело идет о счастье человечества. Вы видите, как это неотложно... Но тсс!.. Не говорите об этом кухарке... Кухарки смеются над счастьем человечества...

Он передал прислуге четыре листа бумаги, исписанной крупным, разгонистым и неровным почерком, то очень твердым, то дрожащим... и без единой помарки... Местами еще чернила не высохли.

— Тсс!.. — повторил он снова... — Я на вас рассчитываю...

И без всяких других объяснений он быстро сбежал с лестницы.

Гость вынул из кармана своего смокинга маленький сверток бумаги и развернул его.

— Если среди нас имеются люди с тонким вкусом, добродетельные люди и водевилисты, то я их прошу не слушать... Вот это письмо...

И он стал читать:

Милостивый государь!

Ах! я очень хорошо знаю, почему вы меня не понимаете... почему вы меня не любите... почему вы никогда меня не будете любить и почему все вы совершенно равнодушно без всякой жалости и даже без всякого любопытства будете смотреть, как я буду погибать на эшафоте или издыхать на каторге...

Все вы, господа, здоровые и крепкие люди, у всех вас цветущий вид, чистые глаза и длинные руки... и животы. Да! животы... Но это ничего не значит... У меня также есть живот... Сподобил Господь!