Двадцать первый: Книга фантазмов
Шрифт:
— Глубоко под тротуаром в Париже скрывается одна из самых больших тайн города: сотни километров подземных коридоров и залов, простирающихся вдоль всего левого берега Сены…
— Сотни?! — ошеломленно переспросил Кавай.
— Сотни, приятель! — подтвердил Пипан и сделал это так живо, что, если бы не холодное дыхание, Кавай снова бы засомневался в его статусе покойника. — В старых шахтах под Монпарнасом в восемнадцатом веке вырыли подземные рвы, в которых за годы похоронили тела более шести миллионов парижан…
— Сколько? — недоверчиво спросил Кавай.
— Шесть миллионов,
— А люди знают про существование этого перехода?
— Конечно! В отличие от здешнего, про него все знают. Я скажу тебе еще одну вещь. У входа в него стоит мраморная плита, на которой вырезано: «Arr^ete!». И написано еще — «C’est ici l’empire de la mort». Ты ведь понимаешь, что это значит, не так ли?
— Еще бы. Я окончил классическую гимназию, — важно сообщил Кавай и, чтобы доказать это, механически перевел фразы, которые Стефан Пипан так сочно выговорил по-французски. — Это значит: «Стой! Здесь царство мертвых». Нечто похожее на надпись при входе в Ад у Данте… только у него тем, кто туда входит, рекомендуется оставить надежду…
— И раз уж мы заговорили об этом, знаешь ли ты, что, в отличие от вымысла Данте, этот переход действительно существует и в него можно войти? — спросил Пипан.
— Правда?! — спросил Кавай и поймал себя на мысли, что после окончания исследования перехода Волчани он уже хочет срочно отправиться в Париж…
— Да. Многие посетители утверждают, что в парижских катакомбах они почувствовали холодное дыхание смерти и видели призраки революционеров. Катакомбы и вообще парижские подземелья — и сегодня чрезвычайно загадочные места, о которых много не говорят.
— Почему? — наивно спросил Кавай.
— Ну, как почему! — с чувством воскликнул Пипан. — Париж считается городом света. Никто не хочет, чтобы какие-то темные места нарушили этот образ…
— Ты хочешь опять сказать: в отличие от того, что делается у нас… — сделал вывод Кавай.
— Понимай, как знаешь, — сказал Пипан.
— А ты сам-то уже побывал там? — не без задней мысли спросил Климент Кавай, довольный тем, что является первым живым ученым, который посетил Волчани.
— Правду сказать, когда я был в Париже, меня больше интересовала жизнь, готика Нотр-Дама, архитектурный подвиг Эйфеля, кафе Латинского квартала, студенческая любовь в мансардах пансионов, иногда, после получения стипендии, и проститутки на Place Pigalle… А теперь настало время взглянуть на этот переход, а, может, и еще на другой…
— Еще какой-то? — тихо повторил Кавай. — Ну-ка, Стефан, говори, сколько еще есть таких переходов?
— Эээх! — сказал Пипан, подняв правую руку и делая жест, будто перелистывает огромную невидимую книгу. — Им несть числа! Есть переход в донжонах Лондона, подземельях Петропавловской крепости в Санкт-Петербурге, в знаменитых старых цистернах в Стамбуле, были такие переходы и в Шанхае, и под старинными дворцами Киото, даже в Вашингтоне — в подземной инфраструктуре между Белым домом, Конгрессом
и окружающими их зданиями… только американцы по своему лабиринту не ходят пешком, а ездят специальной подземной железной дорогой…— Это невозможно… — сказал потрясенный Климент Кавай, — да ведь это всемирная сеть…
— Вот именно! — серьезно посмотрел на него покойный Пипан. — А ты что думаешь, откуда появляются тени прошлого? Из одного Волчани? Везде, Кавай, есть свои собственные подземелья и их обитатели. Их призраки — там, наши местные — здесь. Другой вопрос, что все они могут создать проблемы для нашего общего мира. Они действуют на местном уровне, но если задумают что-то глобальное, то мало не покажется никому… слава богу, им не пришло в голову организовать подземный интернационал, тогда бы всем нам пришел конец…
— Вот оно что… — не переставал удивляться Кавай.
— Можно создать и подземную историю, да что там, и подземную географию, — спокойно продолжал Пипан. — Тебе известно, что в Древней Греции считали, что в царство теней можно попасть через три подземных прохода, вернее, три пещеры неведомой глубины: одна из них в Ахерузе, вторая — в Понтийской Гераклее, а третья в — Колоне.
— В колонне? — попытался пошутить Кавай. Впрочем, это была просто попытка справиться с потоком сведений, который обрушил на него Пипан.
— Нет, не в колонне. Это географическое наименование, — не принял шутки Пипан. — Через эти проходы в древности осуществлялось все подземно-надземное мифологическое движение. Например, Персефона полгода проводила в подземном царстве своего мужа Аида, а полгода наверху у своей матери Деметры; Эвридика внизу, Орфей наверху, Харон, посещавший внешний мир — наверху, Геракл у Цербера, трехголового сторожа подземного царства, опять-таки, внизу… Эней Вергилия проник в подземный мир через вулканическое озеро Авернус, которое римляне считали входом в подземный мир. И так далее, и тому подобное…
— Так, так… — соглашался Кавай.
— Существуют целые карты того света с переходами, переправами и каналами, сообщающимися с внешним миром. Открою тебе одну тайну: я оставил своему бывшему помощнику Градишкому проект, мое авторское представление того, как выглядел Тартар, крепость, в которой содержались души грешников в подземном мире в древности. Я исходил из источников, которые указывают нам, что Тартар — крепость с бронзовыми воротами и тремя рядами стен, под которыми течет подземная река Флегетон… Это подземное движение — старая проблема, дорогой мой Кавай, — сказал профессор Пипан, — и, как видишь, всемирно-исторический процесс…
— Вот как… — проговорил профессор Кавай и с некоторой завистью оттого, что сам он пока остается в местном переходе, добавил: — Значит, теперь у тебя курс на Париж?
— Да… Отправлюсь в Париж — через кладбище в Скопье… — сказал, прощаясь, покойный архитектор, быстро и легко встав.
Климент Кавай печально посмотрел на старого друга. Он понял, что пришло время прощаться.
— Ну, до свидания, Стефан! — сказал Кавай, чувствуя, что грусть сжимает ему сердце.
— Вообще-то, лучше сказать: прощай, — поправил его Пипан, — но я понимаю, что ты имел в виду.