Двадцать первый: Книга фантазмов

Кавай не знал, что ответить, но тут на помощь ему пришел сам Стефан.

— Ни в коем случае! — воскликнул он из-за собственного гроба. — Им нужен человек, который сделает за них всю неприятную работу. Пусть уж сами как-нибудь… Мало я что ли на них трудился? Ты забыл, но ту стипендию, про которую он тебе сказал, ты ему сам выбил по моей просьбе. Без меня этот Градишкий даже статику не сдал бы, не говоря уже о том, чтобы в аспирантуру попасть… Ни в коем случае не соглашайся!

— От таких предложений обычно не отказываются, но я, к сожалению, к нему не готов. Прощание с близкими — дело ответственное, — сказал Кавай, тщательно подбирая слова. — Я думаю, что мы должны придерживаться плана, который наметили вы как организаторы…

— Плана… — сказал Градишкий и улыбнулся уголком губ, прикрыв рот рукой. — Мы планируем только строительство…

— А надо бы, — спокойно произнес Кавай, — планировать и уход из жизни. Это точка, которая означает конец самой важной стройки, созидания человека.

— Да, конечно, — сказал Александр Градишкий и на этом закончил разговор, вспомнив, что ему выступать вторым и надо хотя бы перечитать текст, написанный впопыхах и местами неубедительно, но потом решил, что что-нибудь сымпровизирует — его внимание привлекло прибытие академического начальства.

— Здорово ты его отбрил! — подмигнул Пипан своему другу и с ноткой сентиментальности добавил: — Он не такой уж плохой мужик, но все они, мать их, только и ждут, как бы побыстрее занять твое место. Не понимают, что их ждет то же самое…

В это время ректор университета неспешно начал читать свою речь.

— Как вам нравится план профессора Пипана? — прошептал Кавай, задумав маленькую месть представителю нового, тщеславного академического поколения.

— Какой план? — вполголоса спросил Градишкий, почувствовавший возможность еще раз показать себя.

— План крепости в Тартаре, — спокойно ответил Кавай. — Оригинальное решение, правда?

— Да, — как можно тише сказал Градишкий. — Очень любопытно. Постмодерн в новом виде… Вы о нем знаете?

— Я говорил о нем с вами по телефону, но вы, очевидно, забыли. — Кавай подчеркнул глагол «забыли», как вершину своей маленькой мести. — Помните, — громко и властно сказал Кавай, повернувшись к нему и подняв палец в воздух, — Пипан вам доверил этот проект. Не подведите его!

— Конечно, коллега, конечно, — снисходительно сказал Градишкий, пытаясь утихомирить профессора, сам того не желая, открывая свой коварный замысел.

— Кроме того, я здесь, — прошептал Климент Кавай и снова принял торжественную и значительную позу, — как гарантия лояльности к нашему Пипану.

— Ну, ты даешь! — прокомментировал Пипан, стоявший в своей гавайской рубашке у них за спиной. — На тебя посмотришь, кажется, что ты наивный простак, но иногда ты бываешь опасным. Хороший урок ты ему преподал. Как ты догадался, что он хочет присвоить мой проект?

— Интуиция меня не подводит! — громко сказал Кавай, причем на этот раз Градишкий никак не отреагировал, задумавшись над вмешательством верного друга своего покойного учителя и наставника. Как только он это сказал, Кавай услышал за спиной звонкий смех Пипана — он расплылся в улыбке, не замечаемый никем из присутствующих, занятых льстивыми разговорами и академическими сплетнями.

Не подходя к помосту, издалека, Клименту Каваю помахал археолог Одиссей Пинтов. Кавай притворился, что не заметил, посчитав, что в такой обстановке вообще неприлично махать руками.

Сам Пипан не находил себе места, как всегда, нетерпеливо поглядывал на часы, вертелся вокруг, высматривая, кто еще пришел к нему на похороны.

— Вот, наконец-то, два моих олуха! — крикнул он Каваю, и тот увидел его сыновей, которых помнил худыми и кудрявыми детьми, теперь они были облысевшими и животастыми мужиками. Они быстро подошли к гробу, поздоровались с Каваем и встали рядом с ним — как раз наступил черед выражения соболезнований родным и близким покойного.

— На всякий случай, если не увидимся, — сказал Каваю Пипан, когда оркестр перед часовней грянул первый марш, подавая знак, что пора поднимать гроб и переносить его на катафалк, — давай сейчас попрощаемся. После похорон я сразу отправляюсь в Париж… Долгие проводы — лишние слезы.

66

Сидя на террасе кафетерия «Starbucks» в маленьком и дружелюбном торгово-деловом центре недалеко от дома, лейтенант Хью Эльсинор наслаждался теплыми лучами сентябрьского солнца. Он чувствовал себя совершенно умиротворенным среди немногочисленных посетителей, почитывавших книги или нажимавших клавиши своих ноутбуков, пользуясь бесплатным интернетом заведения. Хью, вообще-то уже привыкший жить под давлением дефицита времени — каждый его день был тщательно спланирован — теперь был удивлен приятностью чувства, которое пронизывало его, сидевшего на террасе на Sutton place в ожидании цветов, заказанных в близлежащем магазине. Он с интересом поглядывал на людей, живущих в этом престижном районе, бегающих трусцой с пластиковыми бутылками воды в руках или выгуливающих своих четвероногих питомцев в большом парке рядом с домами, тонущими в обильной зелени, думая, какое счастье, что он не в Боснии — там все было невротично напряженным и громким, пожалуй, кроме, песен, тихих и задушевных… Но их слов он не понимал, а все остальное было отмечено войной, изрешечено, разрушено или сожжено, все было грязным и отвратительным.

«Да, — сказал Хью с удовлетворением, — в Боснии все, черт побери, по-другому. Прежде всего, слишком рискованно. Там человеческая жизнь гроша ломаного не стоит», и, поглядев на часы, увидел, что прошло уже больше получаса, встал, быстро допил свой кофе и направился в магазин. Цветы уже привезли. Он попросил белокурую продавщицу, дружески улыбнувшуюся ему, завязать розы лентой цвета, который, как ему казалось, был ближе всего к цвету формы морских пехотинцев, которую носил его покойный отец. Затем Хью сел в машину и, снова посмотрев на часы, понял, что если он поедет на кладбище, то опоздает на работу. Он бросил взгляд на цветы, которые лежали рядом на пассажирском сиденье, и решил опоздать.

Он притормозил перед входом на Национальное кладбище, потом остановился, пытаясь вспомнить, как проехать к той аллее, где на одном из целого леса одинаковых белых крестов было написано звание, имя и фамилия его отца. Какое-то время искал его, но благодаря своей натренированной способности ориентироваться, быстро нашел могилу и остановился перед ней. Хью вспомнил отца, потом его похороны, как капитан аккуратно сложил треугольником флаг, которым были накрыты гроб и лафет, и резко отдав честь, передал ему на хранение. Так решила его мать, хотя по правилам флаг должна была принять она. Он вспомнил, что тогда подумал: его мать злится на своего мужа, хотя, если не считать его смерти, впрочем, довольно быстрой и не мучительной, все его поведение, вся его жизнь не давали ей для этого ни малейшего повода.

67

Роуз не чувствовала ничего, кроме ужасной волны страха, поднявшейся в доли секунды, как только она поняла, что самолет увеличил скорость до крайних пределов. Салон, заполненный перепуганными пассажирами, большинство из которых вцепились окоченевшими пальцами в подлокотники, трясся от сильного грохота двигателей. Роуз посмотрела на Ребекку, мирно спавшую на соседнем сиденье. «Взять ли ребенка за руку? Прижать к себе или позволить ей спать дальше?» — лихорадочно думала она.

68

Одетый в замшевую куртку цвета заката, Никлас вылезал из желтого нью-йоркского такси, остановившегося у подножия Всемирного торгового центра, на крышу которого он собирался снова подняться. Не успел он еще выйти из автомобиля, как увидел перед собой людей, находившихся на улице перед зданием, которые, подняв как по команде головы, с ошеломленным выражением на лицах смотрели на что-то в вышине. Кто-то снимал происходящее на видеокамеру.