Дважды войти в одну реку

Подстёгиваемый эхом, по лесу волнами разнесся крик какой-то печальной птицы.

И тут же раздался дробный стук по дереву. Словно некий портативный лесной дух, быстро-быстро работая молоточком, строил себе домик.

Звуки были странные, непривычные.

В сердце урбаниста Зубрицкого прокралась неясная тревога.

— Ну и глухомань! Прямо какой-то медвежий угол, — произнес старина Гарри, нервно передернув плечами. — Это хоть Россия?

— Россия, Россия…

— И куда вы меня тащите, Сусанин вы мой ненаглядный?

— В тридевятое царство, в тридесятое государство… Отстаньте!

— А вы точно знаете, что все спаслись?

— Спаслись, не спаслись… так ли это важно?

— И всё-таки?..

— Не сумлевайтесь, господин хороший, спаслись…

— И девочка?

— И девочка.

…Самолет произвел вынужденную посадку на шоссе, чудом избежав столкновения с автомобилями. Сразу началась эвакуация пассажиров.

Через несколько минут завыли сирены: подъехали пожарные машины и кареты скорой помощи.

Но ничего этого старина Гарри уже не увидел. Ибо, как только пришёл в себя, вместе с Грызем через аварийный выход покинул салон самолёта и скрылся с места аварии.

Он и охнуть не успел, как оказался на какой-то узенькой тропинке в зимнем лесу, окруженный столетними деревьями и высоким кустарником. И только тогда спросил черта, куда тот его заманил.

— Вы же просили вас спасти, так?

— Ну, так.

— Ни о чем не спрашивайте и доверьтесь мне…

И вот теперь они брели по нескончаемому лесу. Брели уже больше двух часов. По всем законам, сейчас должно было быть не менее семи часов вечера. И по этой причине должно быть темно. Тем более в лесу. Но светлый день продолжался, тянулся, длился, не желая уступать свое место вечеру.

Старина Гарри задрал голову и посмотрел вверх, в размытый дымчатый небосвод со стремительно уходящими на восток облаками.

Старина Гарри подумал о чемодане, оставшемся в самолете и, вероятно, утраченном… И удивился тому, как мало это его опечалило. Тем более что в чемодане, кроме грязного белья и дешёвеньких сувениров, купленных в аэропорту Арланда, ничего не было.

Старина Гарри остановился, чтобы отдышаться.

Он прислонился спиной к дереву и недоуменно сказал:

— У меня возникает множество вопросов.

— Например?..

— Начнем с самого простого. Не могу понять, как это я оказался в пальто?

— Видно, несмотря на суматоху, — степенно принялся объяснять чёрт, — вы не потеряли самообладания. Сказалась закалка, полученная во времена тотального дефицита. Именно тогда вы научились дорожить вещами. Это время воспитало в вас несокрушимую силу духа, скупость и практичность.

— А почему вы в пальто?

— Я его и не снимал.

— Что, мерзнете?

— Вообще-то нам, чертям, никогда не бывает холодно. Думаю, это понятно. Внутренний жар души, так сказать. А не снимал я его потому, что, предчувствуя катастрофу, не хотел терять время на одевание. Этим я хочу сказать, что мы, когда пребываем среди людей, всегда настороже, и потом, мы просто предусмотрительны, это в природе чертизма…

— Чего-чего?

— Чертизма.

— А это еще что такое? Хотя догадываюсь… Вероятно, нечто сатанинское, не так ли?

— Поосторожней на поворотах! К вашему сведению, сатанизм соотносится с чертизмом, как крематорий с роддомом. Чертизм в отличие от сатанизма, не вера, а наш образ… э-э-э… наш образ существования во Вселенной.

Старина Гарри подозрительно посмотрел на Грызя.

— Послушайте, Петр Петрович!

— Аюшки?

— Мне кажется, я знаю, кто подстроил всю эту блядскую историю с самолетом.

— Мне безразлично, что кажется вам. А вот мне кажется, я даже уверен, что там, под кустами, нас ждет корзина вашего друга Рафаила Шнейерсона. Великолепная бельевая корзина, полная снеди, пива и водки. И еще мне кажется, что на дне ее покоится добрый шмат деревенского сала. Спрашивается, кто мог бросить всё это богатство на произвол судьбы? Я теряюсь в догадках, многоуважаемый профессор…

Часть VI Лебединая песня

Глава 50

Мы расстались с Титом Фомичом Лёвиным в нелегкий для него час.

Тит побывал на Том Свете.

И не только побывал, но и встретил там одну из своих жён. Оказалось, что та снюхалась с чертями. И даже имеет от них десятка два чертенят. Тит возмутился:

"Совсем сбрендила, старая! Даже здесь не можешь вести себя прилично!"

"Ты, наверно, хотел, чтобы я ждала тебя целую вечность? — резонно ответила жена. — Пока ты раскачаешься, сто лет пройдет".

Титу на Том Свете не понравилось. Никакой свободы. Нет даже той, которая была у него в советские времена. Тогда он мог выбирать. Между совестью и желанием жить по-человечески, то есть в свое удовольствие.

Здесь выбора не было. Вернее, выбор был, но выбирать было не из чего.

Кстати, как он и прежде смутно догадывался, четкой границы, которая разделяла бы обе части потустороннего мира, не существовало. Можно было с разрешения властей шастать куда угодно.

Например, в райские кущи. Или на адских кухнях смотреть, как поджаривают провинившихся грешников. Чтобы попасть на сковородку, мало было основательно набедокурить при жизни. Необходимо было совершить нечто из ряда вон уже здесь, в месте последнего пристанища. Например, плюнуть черту в харю. Или — без должного почтения посмотреть на апостола Павла.

Деление на грешников и праведников отсутствовало.

Святые были, но их было немного, всего несколько экземпляров. Кандидатуры давно утверждены апостолами, и новеньких в святые не принимают.