Две луны мезозойской эры

Малыш был совсем маленьким, чуть выше человеческого роста. Он садился на хвост, закрывал глаза и протягивал Бассу голову на тонкой и по-детски ещё короткой шее. Его передние трёхпалые лапки с нешуточными, между прочим, когтями уморительно подёргивались, как у выпрашивающей подачку дворняжки. Басс, невольно улыбаясь, принимался его гладить.

Тело Малыша уже начинало покрываться кератиновыми бляшками, но гребень на носу пока не появился. Здесь кожа была нежная, тёплая, нагретая яростным мезозойским солнцем. Как и у всех детёнышей динозавров, на морде Малыша росли мелкие пёрышки, напоминающие мягкую шёрстку. В этой шёрстке, от внутреннего угла большого глаза, тянулся мокрый след от слезы, как у оленёнка.

– Ах ты, глупая скотинка, – сказал Басс жалостно. – Никто-то тебя здесь не гладит.

Малыш приоткрыл веко, сверкнул дурным стеклянным глазом и, согласно выдохнув, подставил Бассу морду другой стороной.

Послышался тихий шелест капсулы, приземлившейся на крышу спального корпуса. Скоро подошёл Янки.

– Теперь я знаю, почему на Земле вымерли динозавры! – вместо приветствия сказал он.

Янки всегда возвращался домой раньше всех: его поле находилось от основного купола ближе других наделов. Он принялся почёсывать Малыша возле уха. Тот довольно засопел приплюснутым носом.

– Как дела? – спросил Басс у Янки.

– Плохо, доктор Стар, – ответил тот. – Мне кажется, моя пшеница заражена базальным бактериозом.

– По инструкции полагается выявить возбудитель, – напомнил Басс.

– Да. Я взял образцы. После ужина начну. – Янки вздохнул: ему не хотелось торчать вечером в лаборатории.

Почти одновременно прилетели Сэм и Гамэн. Они тоже подошли к Малышу.

– Вечерний груминг? – произнёс Сэм с издёвкой, засовывая руки в карманы штанов.

– И ты тоже здравствуй, – ответил ему Басс.

Гамэн, глядя на Малыша, сказал с улыбкой в голосе:

– Ласковый. Ну, прямо, как телёнок.

Он обернулся и позвал Сэма:

– Пойдём, погладим!

– Сюда бы классную тёлочку. Уж я бы её погладил, – проворчал Сэм и вдруг вскричал возмущённо: – Ну, почему к нам женщин не берут? С тоски же подохнуть можно!.. Клянусь папой Иисусом!

Гаитянин Сэм обладал неудержимым мужским темпераментом. К концу полугодовой вахты характер его испортился окончательно. Сэм уже пару раз сцепился с Янки, дело чуть не дошло до драки.

Янки тоже об этом помнил. Он фыркнул и ответил Сэму ядовито:

– Женщин сюда не берут потому, что они не вынесут запаха твоих носков!

– Ты свои носки понюхай, придурок! – не остался в долгу Сэм, и его чёрное красивое лицо скривилось, как в плохом зеркале.

– А не пойти ли тебе к свиням! – лениво огрызнулся Янки по-русски.

Гамэн растерянно глянул на того, на другого, отвёл глаза и поспешил спросить у Басса, продолжая разговор:

– Нет, как вам это удаётся, доктор Стар? Вот ко мне на поле никто не приходит. Ни одна зверюга, даже самая маленькая…

Басс ответил совершенно серьёзно:

– А я говорю им мысленно: «Я пришёл к вам с миром от имени всего человечества!»

Сэм хохотнул.

– И пришёл, когда человечеству стало нечего жрать, – съязвил он. – Оно, это человечество, планету прокакало в своём двадцать первом веке. Теперь и к вам явилось, зверята!

Сэм, не спуская нагловатых глаз с Басса, принялся раскачиваться с пяток на носки. Руки он по-прежнему держал в карманах.

– Ничего не прокакало! Зачем ты так говоришь? – возмутился Гамэн. – Просто население Земли резко увеличилось, а ресурсы продовольствия выработались… И всё такое… Но мы же аккуратно? Мы же здесь ничего не нарушаем?

Он с надеждой посмотрел на Басса.

– Нет. Не нарушаем. Пока не выходим из купола, – успокоил его Басс.

Сэм оглядел всех и произнёс вдруг тихо, с тоской в голосе:

– Хоть вешайся! Совершенно нечем заняться!

– В кино можно поиграть, – предложил Гамэн. – Ты можешь даже играть за сборную русских футболистов.

– Надоело, – мрачно проворчал Сэм. – Мы уже во все фильмы переиграли по сто раз.

Басс посмотрел в сторону корпуса. На крышу садились капсулы остальных фуражиров.

– Однако, ужинать пора, – заметил он.

Гамэн спросил у него:

– Принести вам ужин, доктор Стар? Я всё равно туда иду?

Гамэн, ласковый и добрый до простоты французик, был самый молодой из них, почти мальчик, непонятно как попавший в эту клоаку цивилизации. Другие фуражиры – изрядно тёртые жизнью мужики – звали его «бэби» и постоянно гоняли с поручениями. Басс никогда не делал этого. И сейчас он отрицательно покачал головой и быстро направился к провиантскому блоку.

Когда Басс вернулся, почти все парни уже расселись. Последним прихромал Петрович, сжимая в руках контейнер с ужином, а под мышкой – бутылку пива. У него опять болело колено. Располагаясь на шезлонге, он кряхтел, жмурился и вытирал платком пот на лысине – влажно было без меры.

Заглянув внутрь своего распакованного контейнера, Петрович буркнул брюзгливо:

– Фу!.. Опять соте… Ненавижу баклажаны.

Сэм ему тут же ответил с издёвкой:

– А ты хотел люляки бабы?

Шутка была старая, но Петрович радостно гоготнул. Парни тоже довольно захохотали. Скоро все принялись за еду, неспешно перебрасываясь словами. Жаркий мезозойский день завершался. Семейка аллозавров скрылась в лесу, и какое-то время оттуда доносились чьи-то вопли и шум сминаемых растений. Потом всё затихло, как обычно перед наступлением темноты, когда дневные хищники уходят на покой, а ночные ещё таятся.

И тут Басс почувствовал, что на него накатывает олиба.

Он не испытывал этого чувства очень давно. Да, пожалуй, всё то время, что он пробыл здесь, у него не случалось олибы… И тут другие, чьи-то чужие мысли заполнили его голову, и она сделалась гулкая и пустая, а на душе стало сумрачно, как бывает только во время похорон. Мыслей в этот раз было только две. Они раскатывались эхом под сводом черепа с болезненным звоном. В глазах его потемнело.

– Запомните, полковник! Олибмен такого уровня мне нужен живым! Только живым! – гремел кто-то начальственно.

– Я никогда не ходил через Временной Мост, сэр. – Отзвуки ответной мысли пропадали и терялись в гулкой тишине головы Басса.

– Ничего, научитесь… Выполняйте! – Командный голос стих.

Басс увидел, как чёрная стрелка приближается к красной шкале, и как, следуя за нею, неотвратимо меняется кривизна окружающего пространства. Тошная муть покатилась по животу, по груди, по всему телу, опережая раскалённую волну холодного пота, а пространство скручивалось и скручивалось всё туже, всё плотнее, и чёрный абрис корабля вдруг стал зыбким, он медленно таял, исчезая, а потом вновь появился, возник на солнце жёстким сгустком тёмного космоса.