Две силы

Валерий Михайлович повернулся на своём стуле и посмотрел на мистера Паркера в упор. Мистер Паркер отхлебнул из рюмки, поставил её обратно на стол и после минутного раздумья сказал:

– Нет, господин Светлов, говоря по совести, я этого гарантировать не могу.

– Ну, вот видите. А именно это решает всё. И именно поэтому мы должны сделать всё.

– Что всё?

– По поводу атомных лабораторий. Об этом мы, впрочем, поговорим завтра, сегодня, я надеюсь, бомб на нас бросать ещё не будут. А за завтра я уже не ручаюсь. Эх, напрасно вы, Еремей Павлович, пристукнули этого Бермана.

– Как это напрасно, такого гада?

– Гад или не гад, а напрасно. На него я мог оказывать давление. Сейчас и он, и Медведев ранены. Из Москвы пришлют кого-то другого, и на него я уж никак давить не смогу. Но, во всяком случае, о его планах я буду знать, более или менее, заблаговременно.

Мистер Паркер ещё раз отхлебнул из своей рюмки.

– Я гадаю, что вы всё-таки удивительный народ. Вы все говорите о вещах, которые не имеют никакого практического значения. Конечно, и в Америке может быть паника, но она может быть и в России, кроме того, против коммунизма выступает весь свободный и организованный мир.

– О степени его организации, может быть, лучше не спорить. Но о степени организации коммунизма спорить, по всей вероятности, нельзя. Я только хотел сказать, что в данных условиях нужно бороться, но предвидеть победы нельзя никак… Я ехал в Сибирь из Москвы в одну из очень скрытых атомных лабораторий. Совершенно случайно я был в Москве опознан, и ко мне приставили трёх филеров, я их по дороге ликвидировал всех. Но дальше ехать было, конечно, невозможно, меня бы арестовали в том же Неёлове и ко мне применили бы все методы допроса. По-видимому, есть методы которых не может выдержать никакой человек. Я слез на, более или менее, первой станции, я случайно два раза не застрелил вот этого самого Потапыча, совершенно случайно встретился с ним в тайге, исключительно из-за его жены мы двинулись дальше вместе, ну, остальное вы знаете. А ваша встреча с Еремеем Павловичем в кабинете следователя?

– Вы, господин Светлов, наполняете весь мир случайностями.

– Человек, – пастырским тоном сказал Валерий Михайлович, – подобен мореплавателю, который случайно натыкается на попутный ветер, так же случайно – на противный ветер, но который всё-таки держит свой курс на известный порт. Число случайностей в мореплавании всё уменьшается. Случайно благодушный мир, каким является ваша страна, сильно ограничил число случайностей. Но когда благополучие или нарушается, или даже рушится, когда подымаются силы хаоса, тогда случайность приобретает доминирующее значение… Вот, как это случилось со всеми нами.

Валерий Михайлович сам налил себе ещё рюмку старки, выпил её и продолжал почти патетическим тоном.

– Мы, русская интеллигенция, всю нашу жизнь занимались разложением и духа, и материи, разлагали и государственность, и религию, разлагали и молекулы, и атомы. Мы подожгли социальный пожар в человечестве, и ещё неизвестно, не станем ли мы инициаторами и атомного пожара Вселенной… Нет никакой гарантии, что коммунизм не захватит всего мира и нет никакой гарантии, что в какой-то атомной лаборатории какой-то очень удачный эксперимент не взорвёт всего мироздания. Мы пошли по неверному пути. И вы тоже. Нам необходимо вернуться назад по тому же пути и искать какие-то новые дороги. Материалистическая цивилизация дошла до тупика.

– Ну, тут уж ничего не понять, – пожал плечами Еремей Павлович, – главное, надо советчиков сковырнуть, а какие там пожары?

– Мы, в Америке, – сказал мистер Паркер, – интересуемся вопросами, имеющими практическое значение. У вас в России этого, кажется, нет.

– Миллиарды, которые вы вкладываете в вооружение, имеют ли они практическое значение? Имеют ли практическое значение ваши изуродованные ноги? Будут ли иметь практическое значение многомиллионные жертвы будущей войны? Имеет ли практическое значение только доллар и ничего больше? Имели ли практическое значение схоластические 5 упражнения Карла Маркса? Имела ли практическое значение проповедь Иисуса Христа?

5) – Богословско-беспредметные, “сухое буквоедство”.

– Я знаю, – сказал мистер Паркер, – вы, как и очень многие иностранцы, считаете нас узкими практиками и материалистами. Это ошибка. Наша религиозная жизнь не менее интенсивна, чем в иных культурных странах мира.

– Ваша религиозная жизнь – это тоже атомизация человеческого духа, ваши тысячи сект атомизируют всякое религиозное сознание. Вопрос, повторяю, заключается в том, какое действие произведёт атомное оружие на атомизированную психику? Я этого не знаю. Вы тоже этого не знаете. Поэтому ваши слова о пяти годах лишены даже и практического значения. Если нам с вами не удастся то, для чего вы с таким чудовищным риском приехали в Россию, то, я боюсь, что коммунизм продержится не пять лет, а пятьсот лет. Неопределённо долго. И во всём мире.

– Вы это, мистер Светлов, говорите совершенно серьезно?

– Совершенно серьёзно. Здесь, в России, хаос скован и посажен на коммунистическую цепь. Единая воля, единый план, единая идеология и… единый террор. На вашей, или, простите, на нашей, стороне хаотические столкновения различных интересов, воль, идей, планов и, просто, тупости. Чисто практической тупости. Чего уж практичнее – зарабатывает человек по два доллара на ноже, которым послезавтра Сталин зарежет его самого! Что, не так ли действует ваш практический запад?

– Вы очень сильно преувеличиваете, мистер Светлов. Мы в гораздо большей степени идеалисты, чем вы это думаете. Но нация стоит перед непривычными для неё задачами. Не все понимают опасность. Так, например, в начале вашей революции вы ведь тоже не понимали? Понимают ли даже и сейчас ваши соотечественники, находящиеся за границей? То, что вы говорите, мистер Светлов, в сущности, повторение очень старой истины – разум человеческий ограничен…

– Не только. Он часто, очень часто, просто извращён. И работает для своего собственного самоубийства. Как работала русская интеллигенция, как, кажется, работает ваш деловой мир. Вот почему ваш срок в пять лет я не могу не считать совершенно произвольным. Может быть, пять. Может быть, и пятьсот. Мы ничего не знаем. Мы, собственно говоря, ничего не знаем.

– Вот, и я говорю, – вмешался Потапыч, – образованные, а сами говорят, ничего не знаем.

Еремей Павлович обернулся на Потапыча с некоторым раздражением.

– А, вот, если бы не было образованных, так тебе и водки не было бы.

– То есть, почему это?

– А очень просто, кто-то ведь выдумал водку гнать, раньше её не было. Ной – тот вино пил. А где ты здесь вина достанешь?

– Г-м, – сказал Потапыч, – водку, это, действительно… Так я же не против всякого образования говорю…

– Вот видите, мистер Паркер, – засмеялся Валерий Михайлович. – Может быть, Еремей Павлович и прав, все наши открытия и достижения можно было бы символизировать в водке, не было бы образования, не было бы водки.

– Остаётся, по-видимому, стать снова на четвереньки? – иронически спросил мистер Паркер.

– Нет, наоборот, нужно подняться к небу…

– А я бы предложил, – сказал Еремей Павлович, – пересесть поближе к печке. Небо – это не нашего ума дело, о том отец Паисий знает. А тут, у печки и тепло, и не дует, и водка у нас есть, а там довлеет дневи злоба его 6.