Две силы

– Я, конечно, понимаю, – продолжал Еремей Павлович. – Жена. Восемь лет в большевицком остроге. Это, может, хуже, чем смерть, умер человек и умер. Царствие ему Небесное. А тут и жив, и как будто не жив. И, опять же, жена, конечно… ежели любишь… Однако, и другую найти можно. А сына? Я это не к тому, чтобы Федю, скажем, не пустить на это дело, а только к тому…

Валерий Михайлович положил свою руку на медвежье предплечье Еремея Павловича.

– Вы, Еремей Павлович, заранее всё-таки не беспокойтесь. Для Феди риск будет не очень велик. Повторяю, меньше, чем на тигровой охоте. На много меньше. Но ведь даже по дороге до заимки сколько раз мы все рисковали?

– Ну, в тайге это одно. А там, чёрт его знает…

– Вы, Еремей Павлович, поперёд сына в петлю не лезьте. Во всяком случае, без вашего согласия я вашего Федю ни в какую авантюру не втяну. И, конечно, без его собственного согласия!

– Федькино согласие? – презрительно фыркнул Еремей Павлович, – у Федьки-то ещё молоко на губах не обсохло… Ему только и чешется, в какую бы передрягу влезть. Тигры – так тигры, пограничники – так пограничники, драться ему давно уже не с кем. Конечно, и окромя его на заимке есть крепкие ребята, но я не позволяю, руку сломает или, там, что ещё… Федька! Знаю, сам таким был…

В голосе Еремея Павловича было что-то вроде искреннего возмущения. Валерий Михайлович криво засмеялся, несмотря на всю трагичность темы.

– Были, Еремей Павлович? А, может быть, и сейчас-то мало изменились? А? Вам бы, я думаю, тоже как бы в какую-нибудь передрягу ввязаться? Разве не так?

Еремей Павлович недоуменно пожал своими медвежьими плечами.

– Ежели нужно, то оно, конечно. А что касается передряг, то и сам я об этом думал. Любит русский человек передряги, что уж тут греха таить. Чёрт его знает, то ли силушку показать, то ли просто из озорства? Вот, тут в Сибири, в гражданскую войну. Конечно, были одни, что за красных стояли, другие, что за белых, а много так, из озорства пошли подраться, пострелять, повоевать, вот как мой Федя на тигров.

– Так ведь и вы на тигров ходили.

– Так разве я что говорю? Ходил. Занятно, что и говорить…

– Может быть, и ваша революция вам в своё время казалась очень занятной перспективой? – спросил мистер Паркер Валерия Михайловича.

– Отчасти и это верно.

– Разница, однако, в том, что на тигров люди ходят без жен и без детей…

– И, по преимуществу, холостяки – добавил Валерий Михайлович. – Но вы, мистер Паркер, именно вы, переводите нашу беседу в сторону, так сказать, чистой теории. На практике же дело обстоит безнадёжно просто, центральную лабораторию мы должны уничтожить без моей жены или вместе с моей женой, это, по существу, не так существенно… с исторической точки зрения. Конечно, с личной – это другое дело. Однако, и с личной точки зрения, если мы не уничтожим этой лаборатории, мы всё равно погибнем все.

– То есть, это почему? – удивился Потапыч.

– Силы советского режима и остального мира сейчас приблизительно равны. Если Советам удадутся опыты атомной лаборатории, а эти опыты, вероятно, удадутся, то на коммунистической стороне будет чудовищное преимущество. И тогда мировую победу коммунизма можно считать обеспеченной. После этого одним людям будет невозможно выжить, другим людям не стоит будет жить. Вам, например, Еремей Павлович просто-напросто, спрятаться будет некуда, ну, куда вы спрячетесь с вашей фигуркой? Да и стоит ли на год или на пять лет, ведь всё равно поймают! Можно, конечно, рассчитывать на какой-нибудь необитаемый остров… Но это был бы довольно шаткий расчёт. Да и стоит ли?

Мистер Паркер смотрел на Валерия Михайловича внимательно и в упор.

– Я вижу, что в наши силы вы не очень верите, господин Светлов?

– Нет, не очень, – Валерий Михайлович несколько раздражённо передёрнул плечами. – Крепость цепи измеряется крепостью её наиболее слабого звена. А сколько в вашем “международном учреждении без древних языков” слабых звеньев?

– Оттуда, из-за океана, мне и самому дела казались несколько иными. Сейчас я тоже начинаю бояться. Может быть, мы очень многое недооцениваем. Но всё это так непохоже на всё то, к чему мы привыкли… Я хотел, было, в Москве побывать и своими глазами увидеть. Да, вот, до Москвы не добрался.

– Ну, и благодарите Бога, что не добрались, оттуда вы уж не выбрались бы. Впрочем, из Неёлова вы, собственно, спаслись истинным чудом. Надеюсь, что Неёловского опыта с вас всё-таки хватит.

Мистер Паркер бросил в огонь недокуренную папиросу:

– Да, конечно, Неёловского опыта с меня хватит. Но, всё-таки, здесь узнаёшь жизнь с какой-то совсем иной стороны, не с той, с которой мы привыкли видеть её у себя дома.

– До семнадцатого года и у нас этой привычки не было, – всё ещё с некоторым раздражением сказал Валерий Михайлович. – Но в эпоху войны с индейцами и вашей гражданской войны и у вас было не намного лучше… А что будет дальше?

– Я вижу, Валерий Михайлович, что в Божию помощь вы мало верите, – сказал Еремей Павлович.

– Вы сами сказали: “Пути Господни неисповедимы”. Мы не знаем, куда Он нас ведёт, и зачем Он нас ведёт. И когда вы идёте на тигра, Еремей Павлович, то вы рассчитываете всё-таки или на винтовку, или, хотя бы, на рогатину.

Еремей Павлович вздохнул шумно, как корова, и никакого ответа не нашёл:

– А моё будет предложение – выпить ещё по рюмочке, да идти спать, скоро уже светать начнёт. С тайги вот всегда так, сразу не наесться и сразу не отоспаться. А что завтра случится, так разве мы знаем? Только вы, господин Питер, на свои ноги не вставайте, я вас назад отнесу…

Валерий Михайлович лежал на своей прежней кровати, чувствуя лёгкую, слегка пьяную истому во всём теле, недели тайги всё-таки сказывались. У иконы по-прежнему тихо мерцала лампадка, за печкой по-прежнему потрескивал сверчок, за окном по-прежнему подвывала осення вьюга. Мир и покой. Было как-то странно думать о том, что по всей стране раскинуты дома №13, что где-то за решётками сидит его жена, что мир находится всё-таки на пороге какого-то катастрофического перелома, на пороге кризиса. Выйдет ли мир из этого кризиса оздоровленным и поумневшим, или всё будет сброшено в какую-то чёрную пропасть? Постепенно мысли Валерия Михайловича начали всё- таки путаться.

На другой день самолёт был благополучно вытащен на берег. Еремей Павлович и коней запрягал и даже сам в воду полез, проломав всем своим водоизмещением ещё тонкий прибрежный лёд. Валерий Михайлович смотрел на него с сочувственной иронией.

– А вы знаете, кто вы? – спросил он Еремея Павловича.

– Слава Тебе, Господи! Что я – беспризорник какой, что ли?

– Хлопотун вы, и больше ничего, – засмеялся Валерий Михайлович.

– Вот, это верно, – не без удовольствия согласился Еремей Павлович, – вот, не могу я сиднем сидеть, хоть ты плачь.

– А зачем вам плакать?

– Ну, другие люди, те могут как-то спокойно сидеть. А я, ей-Богу, не могу.

– Что, может быть, и на тигров вместе пойдём? Да ещё и Потапыча прихватим?

Еремей Павлович стал сразу серьёзен.

– Нет, уж это вы оставьте. Мало ли, что может случиться? А на вас такое дело лежит, как эта атомная тюрьма.

– Да, и это правда, – сказал Валерий Михайлович изменившимся тоном…

Дни на заимке текли размеренно и лениво. Валерий Михайлович вёл бесконечные разговоры с мистером Паркером. Они что-то высчитывали, разбирали какие-то формулы. Иногда при этих разговорах присутствовал просто из любопытства и Еремей Павлович, который потом среди своих признавался: