Две силы

– Бог – это другое дело. Только не вижу я, чтобы Он нами занимался. Вот эти самые замерзшие беспризорники, они-то чем виноваты? Так что, это, можно сказать, другая линия. Одно дело – небо, другое дело – земля. А я был и у красных, и у белых, и у зелёных.

– Что это такое зелёные? – спросил мистер Питер.

– Да партизаны всякие. Одни за красных, другие за белых, третьи – и против красных, и против белых. А все в капусту режут.

– Как вы сказали, в капусту?

– Ну да, в капусту. Вот, как бабы по осени капусту шинкуют. Так, вот, насмотрелся. Хватит. Теперь я стал совсем сознательный, царя нужно.

Мистер Питер смотрел на Потапыча внимательно, как будто рассматривал его в микроскоп.

– Вы вот только что говорили, что ничему не верите, а теперь говорите о царе, значит, и ему не верите?

– Так его же нет. Если бы был – другое дело. Так я бы уж знал, теперь-то я бы уж знал, если царь приказывает, значит, не напрасно. Нравится ли, не нравится – дело шестнадцатое. Так, ведь, нету царя!

– У нас тоже нету, – сказал мистер Паркер, – у нас республика. А живём мы совсем неплохо.

– Этого я не знаю. Вот у сойотов, у тех ещё лучше – ни царя, ни республики. А у китайцев монархия была, не знаю уж, сколько тысяч лет. Потом пришли всякие образованные, вот уже лет сорок друг друга режут все. Тут часто всякие манзы приходят из Китая. Рассказывают. Так там, пожалуй, ещё почище, чем у нас. А что у вас там, в Америке ещё будет, так это тоже неизвестно.

Мистер Питер пожал плечами.

– Нет, у нас всё-таки государство стоит крепко. Но, вот, господин Светлов всё-таки думает, что и у нас может быть революция.

– О революции в Америке я не говорил, – сказал Валерий Михайлович, не отрывая глаз от печки и её пламени. – Я говорил о комбинации внешнего вмешательства с внутренним провесом. По существу, так же получилось и в России, и в Китае. Но, я думаю, мистер Питер, что этой темы мы не исчерпаем и до утра. В основном Потапыч, конечно, прав, всю эту кашу заварили, как он говорит, “образованные”.

– И вы тоже в их числе? – не без некоторой иронии спросил мистер Паркер.

– По тем временам я больше только сочувствовал. Но всё-таки сочувствовал. И даже речи произносил. Что делать, Потапыч, – Валерий Михайлович оторвался от печки и посмотрел на Потапыча, – так уж устроен человек, что без ошибок ему не прожить.

– Несть бо человек, аще жив был и не согрешил, – подтвердил мрачным тоном Еремей Павлович.

– Вот, у вас винтовка, Потапыч. А пока люди её изобрели или сконструировали, сколько их погибло?

– А это почему? – удивился Еремей Павлович.

– И порох взрывался, и стволы разрывались, и всякое такое. А сколько ошибок в медицине? А за Россию вы не бойтесь, вот в Германии лет этак триста тому назад дела были очень много хуже.

– Это в Германии-то? – ещё раз удивился Еремей Павлович, – ну, этому-то я не поверю, очень уж аккуратный народ, эти немцы.

– Аккуратный. И резали поаккуратнее, чем у нас, вырезали три четверти населения, воевали друг с другом тридцать лет.

– Тоже, значит, образованные завелись? – спросил Потапыч.

Валерий Михайлович засмеялся.

– Дались вам эти образованные. А если у вас зуб заболит, вы всё- таки к доктору пойдёте?

– Пойду. Да только без образованных и зубы у людей не болят.

– Может быть, вы, Потапыч, затрагиваете очень старую философскую тему.

Потапыч посмотрел на Валерия Михайловича несколько смущённо и о философских темах предпочёл умолчать.

– И богословскую тоже. Когда-то в раю наши предки сорвали плод с древа познания добра и зла, вот с тех пор мы и толчёмся; изменить этого мы не можем. А вы знаете, – каким-то сухим, резким и неожиданно чужим голосом сказал Валерий Михайлович, – что у меня брат и отец расстреляны, и что моя жена уже восемь лет сидит в заключении заложницей за меня. Не знаете?

Потапыч круто повернулся всем своим массивным туловищем.

– Н-нет, н-не знал… Вот оно, какое дело! Ах ты, Господи! Вы уж, Валерий Михайлович, извините, если я с пьяных глаз что лишнее сказал! Жена? Восемь лет? Ах ты, Господи. А я ещё со своей Дунькой ругаюсь! Восемь лет! Боже ты мой!

Еремей Павлович оторвался от рюмки, в созерцание которой он был погружён, и как-то по особому пристально посмотрел на Валерия Михайловича.

– Сидит, как я полагаю, значит, в Нарынском изоляторе?

– Совершенно верно.

– Та-ак, – сказал Еремей Павлович. – Т-ак. Значит, что ежели взорвать этот изолятор, то и вашу жену вместе с ним?

– Совершенно верно, – голос у Валерия Михайловича был по-прежнему сухим, резким и каким то деревянным.

Мистер Паркер переводил глаза на всех своих собеседников.

– Нарынский изолятор – это и есть центральная атомная лаборатория?

– Совершенно верно.

– Можно у вас попросить папиросу?

– Пожалуйста.

Валерий Михайлович протянул мистеру Паркеру кожаный портсигар. Мистер Питер зажёг папиросу. Руки его слегка дрожали.

– Всё это издали кажется… очень далёким. Несколько нереальным..

– Всё это совершенно реально.

Еремей Павлович продолжал в упор смотреть на Валерия Михайловича.

– Так что, как я понимаю, придётся взорваться и Феде?

– Опасность есть. Но меньше, чем на вашей тигровой охоте.

– Нет, я не к тому, – Еремей Павлович вздохнул и сжал свой свободный от рюмки кулак.

– Ну, а всё-таки, попадутся они вот сюда! – Еремей Павлович поднял свой сжатый кулак, на кулаке сразу выступили желваки мускулов, – попадутся. Уж будут они пищать!

– Пищать-то, папаша, может, и некому будет.

– Ты это пока оставь. Ежели нужно, так нужно. Только вот, Валерий Михайлович, может быть, лучше заместо Федьки мне на это дело пойти?

– Нет, не выйдет, Еремей Павлович, не выйдет.

– Вам виднее. А только, если мне рисковать, так я уже всё равно своё отжил.

Мистер Паркер посмотрел на Еремея Павловича. Тот сидел почти у самой печки, ворот его рубахи был расстёгнут и рукава засучены. Из-под ворота и рукавов проступало такое нагромождение мускулов, какого мистер Паркер ещё в своей жизни не видал. На вид Еремею Павловичу было лет под сорок пять, но, насколько успел заметить мистер Паркер, его подвижность не на много отличалась от непоседливости двенадцатилетнего мальчишки. Сейчас, однако, лицо Еремея Павловича как будто сразу постарело.