Две силы

– А это, как сказать, Валерий Михайлович! Вот по тайге, так и ночью не ели, и днём, как попало. Вчера, вот, только малость подправились. Так что, дефицит имеется. А я тут соображаю насчёт жареного сала с луком…

– Сало с луком, – сказал Валерий Михайлович, приподнимаясь, – об этом можно поговорить.

– Вот, видите, я уж там нарезал. Публика наша спит вся, посидим, закусим, ночи теперь долгие, поговорить есть о чём, вчера, так просто был галдёж, все говорили, а слушать – никто не слушал. Я, вот, сейчас вам полушубок принесу, чтобы вам не одеваться.

Потапыч исчез и через минуту вернулся с полушубком и валенками.

– Вы вот это натяните, всё-таки, чего зябнуть?

Валерий Михайлович натянул полушубок и валенки, и предшествуемый Потапычем по каким-то тёмным переходам и коридорам попал, наконец, в комнату вчерашнего пиршества. Стол был ещё завален едой и её остатками, на столе горела толстая, видимо, самодельная восковая свеча, на припечке стоял чугунный треножник, и под ним уже горел огонь.

– Еремей вчерась баб спать послал, завтра, говорит, уберёте. Я сейчас ещё сала подрежу.

На огромном глиняном блюде возвышалась целая гора крупно нарезанного сала и на другом – такая же гора так же нарезанного лука. Валерий Михайлович посмотрел на всё это не без некоторого сомнения.

– И вы собирались всё это уплести за один присест?

– А почему нет?

– Тут одного сала фунтов пять!

– Ну и что?

– И луку не меньше… Такую порцию какому-нибудь американцу, так он на следующий же день отправится на тот свет…

– Так это американцы, а мы тут в Сибири. Американцы, говорят, водки не пьют, а едят только одни банки.

– Какие банки?

– Ну, консервы там всякие. А по-нашему, консервы – это только для закуски, да и то, когда сала нет. Конечно, когда нет ни консервов, ни сала…

– … ни хлеба, ни водки…

– Вот в том то и дело. Папаша всё меня пилит, на ворованном-де хлебе разжирел. А не понимает папаша того, что всякий колхозник, и тот на ворованном хлебе живёт. Если бы не воровали, так вся Эсэсэрия давно бы с голоду перемерла бы. Это папаше хорошо – своя заимка, свои свиньи и никаких там колхозов. А я так полагаю, Валерий Михайлович, вот, деньги у вас есть. А чтобы вы их по вашей ставке получили, так в этом у меня сомнение имеется.

– Правильное сомнение, не по ставке получил.

– Вот так и идёт, все вверх ногами ходим, и все сами у себя воруем…

За это время на треножник была поставлена огромная сковорода, навалены на нее и сало, и лук, и что-то ещё, от всего этого по комнате пошёл такой дух, что пять фунтов жареного сала не показались Валерию Михайловичу слишком уж явным преувеличением. Грузная фигура Потапыча неслышно скользила от печки к столу, на столе появились чистые глиняные тарелки. Потапыч внимательно обследовал остатки вчерашней водки и, найдя их недостаточными, куда-то исчез и вернулся с подкреплением. Валерий Михайлович пододвинулся поближе к огню и почти бездумно смотрел на его прыгающие и исчезающие языки. От всего этого веяло чем-то старинным, крепким, устойчивым… и исчезающим, как вот эти язычки пламени…

– Ну, вот, Валерий Михайлович, – сказал Потапыч, водружая на стол сковороду, – армия наша приведена, так сказать, в полную боевую готовность, вот, ежели хотите и рыба, и грибки, и брусника, давай нам Бог…

Некоторое время длилось серьёзное молчание, слегка нарушаемое работой челюстей. Одолев свои первые три фунта сала, Потапыч откинулся на спинку стула с видом человека, дорвавшегося, наконец, до заслуженного отдыха.

– Вы уж меня, Валерий Михайлович, извините, а только закуска – закуской, а и я тоже не сапогом сморкаюсь, смываться вам отсюда нужно. И американца этого захватить.

– Почему вы так думаете?

– Нашу бражку я хорошо знаю. Конечно, у вас на этого Бермана есть какая то власть. Какая, и спрашивать не хочу, дело не моё, зачем знать, чего не нужно. А только власть есть и над Берманом. Придёт приказ из Москвы, что ли, пошлют сюда пару самолётов и разбомбят заимку к чёртовой матери, так что даже и в лес податься не успеем.

– Так тогда и вам всем смываться надо.

– Это положительно верно, Валерий Михайлович. Ничего не говорю, положительно верно, смываться надо всем. Да только есть и разница, убьют, скажем, меня, ну, поплачет Дунька, и кончено. Кому я больше нужен? А у вас тут с этим американцем и атомная бомба, и, Бог знает, что ещё. Я, Валерий Михайлович, нашу бражку знаю, как облупленную. И аппарат тоже. Если им атомную бомбу в руки, так это не дай Бог! А нам всем они не спустят, это вы уж будьте благонадёжны. Взвод перебили, Чеку подожгли – этого никак не спустят. Престиж.

– Почему престиж?

– Да так, чтобы все боялись. Бражка больше всего боится людей, которые их не боятся. Прав ли, виноват ли, а если не боишься, так или в концлагерь или на тот свет. Что, неправду я говорю?

– Приблизительно верно, – согласился Валерий Михайлович.

– И вовсе не приблизительно, а в самый раз…

Дверь в соседнюю комнату приоткрылась, и в щелку выглянула взлохмаченная голова Еремея Павловича.

– Прохлаждаетесь? А я-то слышу шу-шу, да шу-шу, что бы, думаю, там могло быть? А вы, вот какие умные! Не помешаю?

Не ожидая ответа, Еремей Павлович уселся за стол и с птичьего полёта осмотрел всё, на нём лежащее.

– Вот так, когда по тайге неделями бродишь, то потом не так просто откормиться и отоспаться. Ты мне там, Потапыч, вот это блюдо придвинь. И стаканчик налей. А как этот ваш американец?

– Спит, – ответил Потапыч. – Поправляться человеку нужно. А всем нам – смываться. Как можно скорей и как можно подальше. Вот, Валерий Михайлович полагает, что он всему этому виной, без него, дескать, все было бы спокойно. А я говорю, всё равно. Я же на железной дороге работал, так я уж знаю, и войска перебрасывали, и танки, и артиллерию, и всяких там китайских коммунистов, а китайские или, там, бурятские, чёрт его разберёт, с раскосыми глазами всякий за китайца сойти может. Китай, в общем, съедят и даже не подавятся. А вы тут, папаша, с вашей заимкой, как раз по дороге.

– Ну, какое там по дороге?

– По дороге. Или, скажем, в тылу, а тыл-то тут будут прочищать на полный ход, какая-такая заимка, кто тут живёт? А если на вас, папаша, просто посмотреть, сразу видно, кулак.

– Н-да, – сказал Еремей Павлович. – Кулак это у меня, действительно, имеется.

– Да я не о том. И поп тут живёт, и часовенку построили, и царские портреты висят, так вы думаете, вас бы тут оставили? Такое дело, что никуда не уйдёшь. Смываться, я говорю, нужно, да только куда?

Валерий Михайлович, медленно набивая трубку, вглядывался в Еремея Павловича.

– Ну, что ж, сматываться, так сматываться, – довольно спокойно сказал тот. – Конечно, жаль. Прижились мы тут, народ хороший, тайга, сытно и спокойно. Да, ведь, вот и вся Россия куда-то всё смывается, кто куда. Чем мы-то святее других?

Валерий Михайлович зажёг трубку и выпустил клуб дыма.

– Я думаю, что об этом всё-таки ещё рано говорить. У меня есть три места, в которых можно спрятаться на долгие годы. Только сейчас наступает зима, и дойти будет трудно. Это в Яблоневых горах, ещё на Алтае и подальше, на Уссури, и на Корею, оттуда можно пробраться и за Корею. Деньги у нас есть…