Две силы

– Так это потом голые, пока я полянку обходил. Оглянулся – ни коней, ни граждан, ничего, одна срамота торчит…

– Тьфу ты, пьяная рожа, – не выдержал Кривоносов.

– Так ты пей, сам пьян будешь и завидовать будет нечего. – Стёпка чувствовал все большую и большую неуверенность в ногах и всё большую и большую смелость на языке.

– А что я в тайге, может, месяц и ни маковой росинки, так этого никто не видит… А для кого я, спрашивается, заявлять пришёл? Для советской власти. Ежели бы не Стёпка – сгнили бы ваши мертвяки ко всем чертям…

– Пошёл вон, – сказал Кривоносов.

– Так я и пойду, мне чего тут торчать, ежели прохожему человеку стакана водки жалеют. Мне, можно сказать, медаль бы нужно дать, а тут и горло промочить, так…

– Пошёл вон, – ещё раз сказал Кривоносов, – забирай свое барахло…

Стёпка молча собрал со стола всё своё имущество и из денежного своего запаса протянул пятерку Гололобову:

– Дай, браток, ещё стаканчик. Сам понимаешь – ночь, а в горле пересохши.

Кривоносов понимающе усмехнулся. Гололобов налил бродяге ещё стакан, и Стёпка, уже с берданкой в руке и с мешком за спиной, даже и слезу пустил:

– Вот это, я понимаю – наша родная советская власть, не то, что вошь какая, понимает, значит, трудящего человека…

– Ну, катись, катись, – сказал Кривоносов – и пятёрку свою забирай.

Стёпка выпил стакан, хотел ещё что-то сказать, но прослезился, махнул рукой и вышел на крыльцо.

На дворе стояла чёрная кромешная ночь, и даже звёзд не было видно. Места были незнакомые. В Стёпкином сердце переливались слёзы: куда теперь пойдёшь? Стёпка решил, что идти некуда и незачем. Нащупывая ногой ступеньки крыльца, он спустился пониже, присел, осел, уселся и заснул сном пьяного праведника.

ЗАСЕДАНИЕ

Как только Стёпка вышел, жена Гололобова поставила на стол всякую еду. Кривоносов сидел мрачно. Гололобов полез в шкаф и достал бутылку.

– Да, дело, можно сказать, такое, что ни черта не поймешь.

Гололобов недоуменно развел руками и, сведя их, – в правой была бутылка – замечательно ловко выбил пробку. Кривоносов и его помощник молча протянули стаканы. Так же молча, Гололобов налил. Кривоносов подул на поверхность водки, посмотрел на стакан справа и слева, выпил и сказал:

– Да-а-а! Налей ещё.

Молча выпили и молча закусили. Кривоносов был мрачно задумчив. Остальные двое не решались нарушать ход его, видимо, очень неприятных мыслей. Только на перегоне третьей бутылки, Гололобов не выдержал.

– А в чём тут дело, ты бы сказал, люди тут свои, сам знаешь…

Кривоносов передёрнул плечами:

– В конечном счёте, чёрт его знает. Этот академик ехал на Неёлово, был приказ арестовать его при прибытии. С ним из Иркутска ехали двое филеров – обоих нашли на полотне дороги, под колеса, значит, попали. А академик высадился здесь. Вот, теперь из Иркутска, а, может, и из Москвы, будет чистка. Им, в центре, что? Вот телеграфировали, чтобы этого академика взять живьём, “без телесных повреждений”, вот пойди, возьми: это по телеграфу легко… А отвечать, ясное дело, мы будем. И, товарищ Гололобов, и ты тоже.

– А я-то тут причем?

– Это как сказать? Ясное дело, какой-то заговор был тут, в Лыскове. Тут, нужно понимать, высадился в Лыскове, лошадей достал сразу, Жучкин завёл взвод в западню, кооператив ограбил, сам смылся. Взвод перебит, Задорин тоже, документы следственные были у него – пропали. А тут ещё и бродяги какие-то…

– Зря этого выпустили.

– Нет, он не причем, сразу видно. А вот те трое? Где они? Опять же кооператив: один Жучкин на одном возу всего увезти не мог. Кто тут с Жучкиным и с академиком в стачке был? Ты посмотри, в общем и целом, видишь, какая тут неувязка получается. Пиво у тебя есть?

– Пиво тоже есть, – сказал Гололобов. – Ежели объективно, получается дело – дрянь. И Жучкин, вот сволочь, кто бы мог подумать…

– Думать всякий может, – сказал помощник.

– Тут пакет запечатанный есть, – Кривоносов показал на свой портфель, с приказом вскрыть в случае непоимки. Ну, там и другие документы…

– Так ты вскрой.

– Лучше завтра, утро вечера мудренее, а то тут сало на столе, замажем только бумаги, айда спать, завтра посмотрим…

ПРОИСШЕСТВИЕ

В результате водки, а ещё больше пива, Кривоносов проснулся ночью, чиркнул спичку и, расстёгивая на ходу своё обмундирование, направился к выходу. На дворе стояла кромешно чёрная ночь. Кривоносов нащупал перила крыльца, спустился вниз и наступил ногой на что-то мягкое и живое. Что-то мягкое и живое завопило благим матом, и собачьи зубы вцепились в голую икру начальника секретного отделения. Кривоносов схватил всеми двумя пятернями какую-то собачью шерсть, пытаясь оторвать зубы от икры и, рыча от боли, скатился куда-то вниз, во тьму.

Гололобов и помощник проснулись от дикого вопля на дворе. Гололобов, лучше знавший местную обстановку, выскочил первым. Чиркнув спичку, он увидел на земле какой-то воющий и перекатывающийся ком. Из кома временами мелькали чьи-то ноги – в одной из них он опознал Кривоносовскую. Бросив спичку, он ухватился за неё и с предельным напряжением воли и мышц выдернул кого-то из кучи. Фонарь, принесённый мадам Гололобовой, осветил такую картину.

На земле с одной стороны крыльца сидел Стёпка, скрючившись в три погибели и оглашая двор нечленораздельным воем. С другой, тоже на земле и тоже скрючившись, сидел товарищ Кривоносов, держался за икру и оглашал двор нечленораздельным матом. Лицо товарища Кривоносова было в крови. Обмундирование, вследствие неожиданности, было мокрое. Помощник одним прыжком очутился у Стёпки и схватил его за шиворот. Оба Гололобовы ринулись на поддержку товарища Кривоносова, причем мадам старалась не слишком внимательно смотреть на Кривоносовское дезабилье. Кривоносов был введен, а Стёпка был втащен в дом.

– Ты что это, сукин сын, – орал помощник.

– А кто это сукин сын? Виданное ли дело, на живого человека ступают, что я тебе – плитуар, что ли? – Стёпка взвыл снова: – Света Божьего не взвидел, на живого человека, как на плитуар, прямо на под микитки!..

Кривоносов даже и не ругался. Подолом рубахи он вытирал кровь с лица. Мадам Гололобова чувствовала, что больше не выдержит и что получится скандал. Затыкая рот передником, она выбежала из комнаты и только в спальне вытащила передник изо рта: “Ой, батюшки, не могу, ой, уморили!”

– Ты где был? – спросил помощник Стёпку, – сказывай, где ты, сукин сын, был?

– Что, спать человеку нельзя? Нет такого закону, чтобы человеку спать нельзя было. А где это видано, чтобы с пьяных глаз по живым людям ходить, да, смотри, я весь мокрый, а? Что это – в законе писано?

Помощник швырнул Стёпку в угол.

– Сиди здесь, – приказал он.

Кривоносов нуждался в скорой помощи: икра была прокушена, лоб был разбит, нос был расквашен вдребезги. Гололобов принёс из кухни таз с водой, зажёг лампу, потушил фонарь, и при свете лампы оба стали обозревать потери, понесенные товарищем Кривоносовым в тяжком ночном бою с контрреволюцией, саботажем и преступлениями по должности. Потери были неприятные. Кривоносов наклонился над тазом и стал смывать с лица кровь. Помощник его и Гололобов старательно вытирали лицо полотенцем. В этот момент неслышно и неожиданно потухла лампа, и пока Гололобов, ругаясь, чиркал спичкой, обжёг руку о раскалённое стекло и оглянул комнату, то в ней не оказалось ни Стёпки, ни кое-чего ещё, чего – сразу было трудно определить. Гололобов пробкой выскочил во двор, но там стояла чёрная кромешная ночь, и бродяга растворился в ней, как рюмка водки в водах Тихого океана. Как потом выяснилось, вместе со Стёпкой там же растворились френч, бинокль, пистолет и, что самое странное, также и портфель товарища Кривоносова. Заговор на станции Лысково охватил администрацию поистине железным кольцом.