Две силы

Опускаясь вниз по речке, Жучкин держал в руках винтовку на взводе и старательно смотрел по сторонам. Ещё версты через три в речку впадал полупересохший приток, Жучкин свернул туда. Местность он, по-видимому, знал хорошо. И знал, куда направляется: ещё выше по руслу отходила охотничья тропа, по которой воз мог бы пройти без особых неприятностей. Солнце уже поднялось к полудню, и коням нужно было дать отдых. Жучкин прикидывал в уме: до утра никто ничего хватиться не мог. Хватятся, вот так, к полудню. Позвонят в Неёлово. Конная охрана может прибыть из Неёлова только на завтра, раньше поездов нет. Разве что пустят не по расписанию, так, вероятно, и паровоза свободного не найдётся. Жучкин никогда не читал даже и Шерлока Холмса, но охранную рутину знал довольно хорошо, по собственному опыту. Его, Жучкинское дело, пришьют, конечно, к Светловскому. И пойдут по их общим следам. А общие следы – только верст на пять, потом Жучкин свернул вправо. В этом месте никаких следов не осталось, дорога шла по лесным корневищам. Если, скажем, пришлют полэскадрона. Доедут до полянки. Дальше что? Нет, матушка тайга – она не выдаст, тут, как иголка в стогу сена.

– Давай, Дуняша, распрягать, – сказал Жучкин.

Распрягли и пустили пастись лошадей, и колхозных, и тех, красноармейских, которых взял с собой Жучкин. Выгрузили кое-что из съестного. Дуняша привычными руками зажгла костёр. Жучкин расположился рядом, поставив винтовку у сосны, она была хотя и без “аппетического прицела”, но тоже спуску не даст. Жучкин растянулся на траве, подложил руки под голову и стал смотреть на небо.

– Господи, Боже мой, здравствуйте, товарищ! – весело вскричала Авдотья Еремеевна. Жучкин вскочил пробкой. Шагах в сорока на той же охотницкой тропе со своей “аппетической” винтовкой поперёк седла сидел верхом товарищ научный работник и смотрел на идеалистическую семейную картину. Жучкин хотел было рвануться к своей винтовке, но сообразил – не успеет. Он остался стоять под сосной и не знал, куда девать руки – то ли к винтовке, всё-таки, то ли к козырьку. Но научный работник сделал свободной рукой приветствующий жест и стал подъезжать. Жучкин стоял, и лицо его, так сказать, дёргалось то вперёд – к научному работнику, то назад – к винтовке. В душе Жучкин ругался кощунственно: так проспать, так проворонить! Правда, чего тут было ждать в тайге? Сейчас ни охоты, ни орехов, вёрст тридцать от ближайшего жилья.

Научный работник подъехал ближе, и Жучкин радостно убедился, что на его лице никаких враждебных намерений выписано не было. Светлов казался и изумленным, как и сам Жучкин, и даже довольным, довольным Жучкин никак не был.

– Так что смылись, товарищ Жучкин? – сказал он тонко.

– Ко всем чертям. Я им тут не собака людей грызть… А за вас, товарищ Светлов, век буду Бога молить.

– А молить-то за что? – спросила Дуня.

– Много ты, баба, понимаешь, – сказал Жучкин, – сходите, товарищ Светлов, вместе закусим, чем Бог послал.

– Это можно, – сказал Светлев. Слез с седла. Поставил винтовку рядом с Жучкиной, поздоровался за руку и с Жучкиным, и с Дуней.

– Бога молить, Авдотья Еремеевна, есть за что. Только не за меня, а за вашего мужа – башковитый у вас мужик…

Дуня не понимала ничего и только переводила глаза то с Жучкина на Светлова, то обратно.

– Если бы вы, товарищ Жучкин, не сманеврировали бы с вашем конём, что мне было бы делать?

– Это так, – сказал Жучкин, – лежал бы я там рядышком…

– Да что же тут такое, Господи Ты, Боже мой, – не выдержала, наконец, Авдотья.

– Дело тёмное, – сказал Жучкин, – вот послали за товарищем целый взвод, а товарищ весь взвод и ухлопал, из вот этого самого ружьеца…

Авдотья Еремеевна побледнела и опустила руки…

– Ах Ты, Господи, вот страхи-то какие, вот жизнь пошла. Говорила тебе я: едем в тайгу, на заимку, к папаше, тут рано ли, поздно ли, на тот свет отправят. Ах Ты, Господи Боже, вот колбаса подгорела, а я тут. – Дуня ринулась к костру и успела спасти остатки колбасы, остатков было много.

– Вы, товарищ…

– Валерий Михайлович, – подсказал Светлов.

– Так вы, Валерий Михайлович, садитесь вот туда, а я сейчас огурчиков достану, ах Ты, Боже, бьют люди друг друга, как зайцев, или белок. И чего они-то к вам пристали, своей сволочи у них мало, что ли? Вы рюмочку, Валерий Михайлович, выкушайте, поди, проголодались, мы ещё и чайку поставим. От такой жизни прямо в монастырь идти, али к чёрту на рога. Я моему Матвеичу уже сколько лет говорю-говорю-говорю: брось ты эту полицию, добра тут мало, народ озверел, есть нечего, Бога люди забыли, нате вам ножик, так руки замажете, ах, Ты, Господи…

У Жучкина окончательно отлегло на сердце. Светлов, смеясь одними глазами, смотрел на Авдотью Еремеевну, сел у разостланной на земле скатерти и тоже почувствовал странное облегчение, вчера он раза два подводил мушку под край рытвины с товарищем Жучкиным. Пять миллиметров движения пальцем – и… А, вот, сидим и даже водку пить будем…

Колбаса была истинно потрясающей, в особенности, в тайге, после многовёрстного перехода, после волнений и даже стрельбы. Светлов выпил серебряный стаканчик и сказал:

– Так вот как оно случается, товарищ Жучкин.

– Случается, – ответил Жучкин. – Бывает, конечно, и иначе. – Он ещё не совсем пришёл в себя. – А как-то вы сюда попали?

– А я – в обход.

– Да ты мне, косолапый, расскажи толком, а то я слушаю тут, как дура, и что к чему непонятно вовсе.

– Так что товарищем Светловым советская власть интересуется, – сказал Жучкин.

– И даже очень, – подтвердил Светлов.

– Приказано было поймать, и послали взвод. А товарищ Светлов не будь дурак, перестрелял всех.

– А товарищ Жучкин, не будь дурак, сманеврировал в хвост колонны.

– Оба вы умные, как я вижу, – сказала Авдотья Еремеевна, – только и знаете, что друг друга кромсать. А куда вы теперь, Валерий Михайлович?

– Мой путь дальний, – сказал Светлов неопределённо.

– А что ты у человека выспрашиваешь? У него свои виды есть, не даром за ним целый взвод послали.

– Виды есть, – подтвердил Светлов.

– А мы – к папаше ейному, – сказал Жучкин, – в тайгу, за Урянхай, на заимку…

– Ого, – поднял брови Светлов, – как же вы проедете?

– Проехать нельзя. Проберёмся с возом малость, дорогу я всю знаю, а потом верхами, с месяц возьмёт.

– Поклажу бросите?

– Оставим. Потом вернёмся с свояками, заберём.

– А жизнь-то там какая – благодать, – сказала Дуня. – Мужики там хорошие, хозяйственные, колхозов нету. И птица, и рыба, и пчельники – умирать не надо.

– Да, умирать не надо бы, а, вот, умираем.

– Я и говорю, езжайте с нами, Валерий Михайлович.

– Ну, положим, вы этого не говорили.

– Всё равно, куда вам податься? Осень вот скоро, тайга, люди тут звереют, за бляшку человека зарежут.

– За какую бляшку?

– За орден там, что ли, всё равно. А у нас там всё благородно, тихо, никакой тебе обиды нету, ягоды, мёд, полотно своё, мы вас там женим.

– А я, может быть, женат?

– Это в Загсе-то? Тоже свадьба, уж лучше вокруг ракитова куста.

– А то вы бы в самом деле, Валерий Михайлович, – неуверенно сказал Жучкин. – Конечно, я понимаю, у вас виды свои, а что Дуня там бабье свое мелет, так это от чистого сердца. У папаши ейного – действительно благодать. По зиме медведя бить будем. И тигра попадается. И зубр ходит, рога промышлять можно. А? Вы с вашей аппетической, да и мой винт спуску не даёт! А там с партией и с охраной – ну их к последним чертям.