Две силы

Мадам Гололобова скоро вернулась с чайником и со стаканами, но уже в каком-то новом одеянии и с подкрашенными наспех губами. Товарищ Чикваидзе произвёл глазомерную оценку женских достоинств мадам Гололобовой – оценка дала невысокий результат. У Гололобовой был вид интеллигентной женщины, только что пережившей душевную драму и мечтающей по меньшей мере о монастыре. Интеллигентный вид никакого впечатления на товарища Чикваидзе не произвёл. Он поболтал ложечкой в стакане, отхлебнул, обжигаясь, глоток, и недоуменно сказал ещё раз:

– Савсем странна. А товарищ Гололобов часто на охоту ходит?

– Часто, – сказала мадам Гололобова удрученным тоном. В такой глуши что делать? Вот, сижу здесь, как, можно сказать, усыпальница…

– Как вы сказали – усыпальница?

– Ну, да, как та принцесса, которая всё спит. Так та, по крайней мере, спала, а я тут безо всякого образованного общества, одни мужики, никакого обращения. В кину, да и в ту за сто вёрст ехать надо…

– Да, места, так сказать, отдалённые, – согласился Чикваидзе.

– А приезжают люди из центра, так только и знают, что водку пить, – сказала Гололобова и сейчас же пожалела, как бы Чикваидзе и на свой счёт не принял. – Я не к тому, чтобы без водки, – поправилась она, – по мужским делам, известно, без водки никак нельзя, а только ежели всё водка и водка, и никаких вам интеллигентных понятиев, там о книгах, или о Моссельстроме, скажем, так разве это для интеллигентной женщины?

– Да, конечно, – согласился Чикваидзе. – Но только здесь, кажется, вчера особенно скучно не было? Совсем, как в кино, даже и со стрельбой…

– Ах, и не говорите, – сказала Гололобова, – а всё это Дунька проклятая.

– Какая Дунька? Почему Дунька?

– Известно, Дунька. Как говорится, шиши ля фамм.

– Как это вы сказали?

– Я говорю: шиши ля фамм.

– Ага. Тут только шиши – не шиши, а ни шиша не вышишешь. – Чикваидзе даже сам удивился своему каламбуру.

– А какая Дунька.? – спросил он.

– Эта самая, Жучкина. Из-за неё всё и загорелось.

“Вот тебе и раз!” – подумал Чикваидзе.”Может быть, Гололобова по бабьему делу разболтает и то, о чём сам Гололобов промолчал бы?”

– Это очень интересно, товарищ Гололобова, сказал он, – конечно, вы правы. Как это говорится: любовь и голод правят миром? А?

– Вот я и говорю: накрутит такая вертихвостка, то ей то, то ей другое, – по целому ряду причин мадам Гололобова питала роковую ненависть к Авдотье Еремеевне. Кроме того, печальное уединение, не дававшее исхода прирожденному инстинкту сплетни, построило в голове мадам Гололобовой целую теорию о научном работнике и о всех передрягах, с ним связанных.

Чикваидзе почувствовал, что пока там явится Гололобов, кое-что можно будет вынюхать. Гололобов же едва ли явится скоро: на дворе начинался дождь. На столе же стояла недоеденная колбаса, недопитая водка, рыжики маринованные и копчёный омуль, чай застревал поперек горла товарища Чикваидзе. По лицу же мадам Гололобовой было ясно видно, что если накопленная на её душе информация не найдёт прорыва наружу, может произойти катастрофа. Товарищ Чикваидзе покосился на водку.

– А то, может быть, выкушали бы, товарищ Чикваидзе, поди, промёрзли, ночи теперь холодные!

– А вы сами, товарищ Гололобова? – деликатно спросил Чикваидзе.

– Я – водки, ах, нет! Разве так, для компании и то – наливочки.

– Ну, что ж, давайте, я – водки, а вы – наливочки. Мадам Гололобова достала из шкафа бутылку вишнёвки.

– Ах, нет, я только рюмочкой, – сказала она, когда Чикваидзе пододвинул ей стопку. – Я сейчас.

Мадам Гололобова исчезла на минутку в кухню, но бутылку захватила с собой. Вернулась с рюмкой, но пинкертоновскяй взгляд Чикваидзе уловил значительную разницу в состоянии уровня бутылки.

Косой дождь начал стегать по окнам, покрывать лужи пузырями и бульбочками, уютно и настойчиво барабанить по крыше. Розыскные инстинкты начали ослабевать в кавказской душе товарища Чикваидзе. Но по лицу мадам Гололобовой было видно, что сконструированная ею теория рвётся к свету.

– А всё, конечно, Дунька! Этот самый научный работник ее спёр.

– То есть, как это спёр?

– Ну, похитил. Пока там Жучкин болтался по коням, они уж там сговорились. Недаром Дунька всё бегала по соседям и всё стрекотала: ах, какой он интеллигентный, ах, какой он образованный… (мадам Гололобова была глубоко обижена, что Светлов не зашёл к ней и что никакой информации ей не перепало). – Ну, потом Светлов уехал, а она за ним. Ясно. Жучкин вернулся, а жены и след простыл.

– Ну, а Светлову чего тут делать?

– Золото нашёл. Ясно. Вот и сманил Дуньку золотом. Тоже нашёл сокровище, пудов пять в ней, корове, будет. Ну, там и другие старатели, потому и взвод перехлопали, чтобы секрета своего не открывать. Теперь подались куда-то в тайгу, будут золото мыть, Дунька будет им борщ варить и поцелуи распределять.

– А зачем здесь этот бродяга околачивался?

– Ну, этого я уже не знаю, это уж вам виднее, вы – лицо юридическое.

– То есть, почему же это юридическое?

– Ну, вы там всякое образование кончили, по судебным делам, значит.

– Ага, только я, товарищ Гололобова, лицо не юридическое, а физическое…

– Ну, да это тоже, конечно. Ах, вы знаете, у нас там, в Тамбове, был раз чемпионат, всемирный чемпионат борьбы, там тоже вот был такой вроде вас; вы, вероятно, ужасно сильный, товарищ Чикваидзе…

– Н… да. Могу, – сказал Чикваидзе и посмотрел на Гололобову. Та раскраснелась, и глаза её были подёрнуты влагой и наливкой. Дождь на дворе лил сплошной полосой. Товарища Гололобова не предвиделось. Чикваидзе ещё раз перевёл глаза на пышные телесные залежи товарища Гололобовой.

– Знаете что, товарищ Гололобова, как вас по имени-отчеству?

– Серафима Павловна.

– Так вот что, Серафима Павловна, идём-ка мы в спальню.

– То есть, зачем это в спальню?

– Там видно будет, идём…

– Ах, что вы, товарищ Чикваидзе, муж скоро вернётся!

– Не вернётся, смотри, какой дождь…

ТИХАЯ ОБИТЕЛЬ

Жучкин ехал осторожно и тихо. Стояла тьма, дорога, впрочем, была знакомая, но лучше было не гнать лошадей. Оба молчали. Жучкин с тревогой посматривал на небо. До рассвета надо бы вёрст хотя бы двадцать сделать. За эти двадцать вёрст будут три перекрёстка, погоня разделится. Но Жучкин рассчитывал не на перекрёстки.

Жена не расспрашивала ни о чём. В глубине своего сердца она очень уважала ум Потапа Матвеича, ещё больше, чем его кулаки. Он уж как-то вывезет, как именно, её касалось мало – это уж мужское, а не бабье дело.

Стало светать. Дорога ковыляла с горы на горку, по ложбинкам протекали речки сейчас, в конце лета, более или менее пересохшие, в каменистом и сухом ложе. В одну из таких речек въехал Жучкин, свернул по руслу и проехал с версту, вернулся пешком назад и тщательно привёл в порядок всё, что могло показаться следом телеги. Так, по руслу они поехали дальше. Жучкин шёл впереди, ощупывая дно и обходя омутки. Авдотья правила лошадьми и думала почему-то о научном работнике, ей как-то его было жалко – как за волком, за человеком гоняются, последнего происшествия со взводом она ещё не знала.