Две силы

– А вы в партии были?

– Околачивался. По глупости лет. Думал, и в самом деле, трудящиеся там и всё такое. А потом вижу: кто позагрёбистее, тот и давит, нет, я – на заимку.

Авдотья Еремеевна ожидающе смотрела на Светлова. И её бабье сердце таяло от чего-то – от жалости, что-ли? У Светлова были тонкие руки, явно не видавшие тяжёлого труда, была где-то в лице, где-то в уголках глаз какая-то давняя тяжкая усталость.

– Я, конечно, Валерий Михайлович, не знаю, вы – человек образованный, вам и самим видно. Но ежели податься некуда, давайте вместях, Дунин папаша медведь медведем, лошадей на себе таскать может, ей, Богу, правда, а мужик – не обидит. Тишина там, а властей и вовсе никаких нету. Года что-то с три тому назад сунулись, так никто и не ушёл, вроде, как из вашего взвода.

– А что там такое?

– Заимка одна – изб с десяток будет, поп есть, церковку построили. Благородно живут. До них только знающему человеку добраться. Было бы легче, я бы и раньше туда подался.

– Было бы легче, – сказала Дуня, – так и охранники твои пробрались бы. Вы, Валерий Михайлович, выпейте ещё стаканчик, вот тут грибки в баночке…

Светлов откинулся назад, набил трубку и посмотрел: Авдотья Еремеевна явно волновалась, лицо у неё порозовело ещё больше, на глазах явно навёртывались слёзы. Она представила себе Светлова в тайге – одинокого, преследуемого, и ей было так жалко, так жалко, оптического прицела Авдотья по бабьему своему уму в расчёт не принимала. Жучкин смотрел на Светлова вопросительно и дружелюбно, на лице его, кроме того, отражался ряд недодуманных мыслей и невысказанных вопросов. По своей охранной службе он знал: за рядовой “контрой” целого взвода не пошлют, да ещё так скорострельно. Видимо, важная птица, да, вот, только, какая? Подвести, он не подведёт, после боя со взводом ему никакого отступления нет. А человек образованный, и винтовка американская, но эта уж спуску не даст. Две винтовки в тайге – всегда лучше, чем одна. И, кроме того, Жучкин чувствовал в Светлове какую-то очень уж уверенную в себе силу, только не мог сообразить, какую именно. Светлов уставился глазами на костёр, действительно, осень на носу, горы скоро в снегу будут – Иркутская задержка подвела. Были ещё и другие соображения, много других соображений. Светлов незаметно для самого себя слегка вздохнул. Авдотья обрадовалась сразу:

– Ну, вот видите, ещё недели две – дожди пойдут, чего вам тут мокнуть?

Светлов посмотрел на Авдотью Еремевну, и в его глазах не было улыбки:

– Вот, вы ведь меня не знаете, а приглашаете.

– А чего знать-то? И знать тут нечего. Я сразу, ещё в Лыскове, моему Матвеичу (его и Потапычем зовут) говорила: “Сразу видно – человек понимающий, человек образованный”. Чего вам по тайге медведем шататься? За горы, на Китай, уже не проберётесь, поздно.

– А по чугунке, – сказал Жучкин, – по чугунке уже телеграммы дадены. Да и по всем постам – тоже, я уж это знаю. А физиономия у вас, товарищ Светлов, уж вы не серчайте, приметная. Там старатель, сезонник, мужик какой – кто его разберет, много их ходит. А человека образованного за сто вёрст видно, а откуда он, а отчего он тут – вот и влипли.

– Даст Бог, не влипну, – сказал Светлов и усмехнулся снова.

– Одному Бог даст, а у другого Бог возьмёт, не искушай Господа Бога Твоего всуе, – сказала Дуня. – Я к тому говорю, что вы подумайте, какое у вас там намерение есть, я не знаю, я только от чистого сердца…

Светлов посмотрел на Дуню и на Матвеича и сказал:

– Нужно подумать.

– А вы и не думайте, ежели так. Что тут думать? Езжайте вместе, ей-Богу, езжайте.

Светлов смотрел на Дуню, смеясь, но в глазах его никакой усмешки не было, смеялись только губы.

– Ну, что-ж, едем Авдотья Еремеевна.

– Урра, – заорал Жучкин и даже на ноги вскочил, – руку, товарищ, вот вместе мы им, сукиным сынам покажем…

– Ты уж показывал, – сказала Авдотья, – хватит. Вот, как это, ей-Богу, хорошо, что мы так с вами встретились, уж как хорошо. Вот, что судьба, значит… А у нас там, на заимке, как в раю, мы вас, Валерий Михайлович, обязательно женим, вот как перед Истинным.

– Да, может быть, я уже женат, – повторил Светлов.

– Ну, так жену вашу тоже туда доставим…

– А вот это будет трудновато, – сказал Светлов, и Авдотья снова почувствовала какое-то скрытое горе…

– А пока, – сказал Жучкин, – давайте дальше двигать, до вечера еще вёрст с двадцать сделаем… Да, вот ещё, господин Светлов. И как это из головы выскочило? Там, на полянке, вы полковника ихнего ликвидировали. Ну, а я карманы его проверил, зачем ему, без головы, всё нужно? Там и пакет какой то был… Вот он, поглядите, может, и вас касается.

Светлов внимательно просмотрел бумаги полковника Задорина, чуть усмехнулся, но ничего не сказал.

Двинулись дальше, по той же охотничьей тропе, потом свернули по ложу ещё одного ручья, к вечеру устроили привал, разложили на земле Жучкинские перины и одеяла, поужинали и легли спать. Небо было ясное и звёздное. Светлов лежал на спине и смотрел на него сквозь свешивающиеся ветви сосен. В тайге царила тишина. С неба добродушно и жуликовато подмигивали звёзды.

В дороге трудно было разговаривать. Жучкин ехал верхом впереди, разыскивая и указывая дорогу. Авдотья сидела на возу и правила конями. Светлов со своей винтовкой играл роль арьергарда. На каждом привале нужно было распрягать лошадей, привал устраивали там, где была трава, потом рубить дрова на костёр, по вечерам и утрам сгружать и потом нагружать постель и всё такое. К вечеру все уставали сильно. На одном из привалов Жучкин сказал:

– На возу ещё вёрст тридцать проедем, а там – крышка. Бросим его здесь, поедем верхами. Потом с папашой вернёмся, заберём.

– Мне свой вьюк надо взять, – ответил Светлов.

– Не выйдет. С вьюками не пройдём. Папаша ейный, тот пройдёт, он в лесу, как медведь у себя дома. А мы не пройдём. Кручи там такие, что и пешему трудно. А мужиков нас только двое, завязнем.

– Так я останусь у фуры, а вы потом за мною вернётесь.

– Ну, уж и надумали вы, Валерий Михайлович, – сказала Дуня, – что же вы тут один делать будете, с голоду помрете. Туда и назад – дней десять, а то и две недели, дожди пойдут, есть тут нечего.

– А я, Авдотья Еремеевна, рыбу ловить буду.

– Вот тоже, скажете! Рыбу ловить, а кто вам жарить будет?

– Сам и жарить буду…

Авдотья даже рассердилась: всё у вас, мужиков, понятия никакого нету, это медведю одному в тайге жить способно, а не человеку.

– Живут же охотники?

– Так они не лучше медведей, привычные, в лесу родились, в лесу и мрут, а вы – человек образованный, виданное ли дело медведем жить?

Но Светлов твёрдо стоял на своем – вьюков он оставить не может. Жучкин тоже стал колебаться: бросить поклажу в лесу, если в землю зарыть – всё к чертям пойдёт. Так оставить – всё-таки люди шатаются, сейчас станут орехи собирать, старатели бродят, найдут, ничего не останется. А проехать с вьюками невозможно никак, без папаши, конечно.

Дуня поахала, поахала и уступила. Но решили пробираться с возом пока будет малейшая возможность. Горы подступали всё круче, подобие дороги скоро исчезло совсем, русла речек превратились в заваленные каменными осыпями рытвины и ущелья, по которым даже и верхом трудно было проехать. Подъехали, наконец, к очередному кряжу, и дальше колёсного пути не было уж никакого. Оставалось выбрать место для двухнедельного ожидания товарища Светлова.

Жучкин казался растерянным, а жена его и того больше. Углами ситцевого платочка она незаметно смахивала непрошеные бабьи слезы, но не говорила ничего: судьба, значит, такая вышла. Светлов думал какую-то свою неотвязчивую думу. Последний общий лагерь разбили на берегу горной речки, разгрузили воз, сложили поклажу, накрыли всё это брезентом, под которым была устроена дыра и для товарища Светлова. Двух коней оставили с ним, на двух других Жучкин с женой сели верхами и тронулись в путь, на заимку, через горы, в тихую обитель Дуниного папаши. На прощанье Дуня даже поцеловала Светлова, залитое слёзами румяное лицо жалобно прижалось к груди научного работника, а Жучкин долго тряс руку, потом облобызался, по-пасхальному, трижды. Топот копыт и хруст валежника скоро затих в таёжной глуши, и товарищ Светлов снова остался один.

Дни тянулись медленно, но Светлов, как будто, не скучал. Удил в ручье форель, стрелял глухарей, раз застрелил оленёнка, собирал грибы, вообще, жизнь в тайге, казалось, не была для него непривычной. Но больше всего товарищ Светлов сидел и думал. Иногда что-то записывал, иногда даже что-то высчитывал. На ободранном от коры стволе сосны Светлов устроил календарь, каждый день делал топором зарубки – сколько дней прошло с отъезда Жучкиных.

Зарубки росли и росли – девять, десять, одиннадцать. На двенадцатый день Светлов стоял у ручья и не смотрел на поплавок, который течение давно сбило вниз. Вид у товарища Светлова был очень задумчивый. Рядом лежала винтовка.