Две жены моего мужа

— Почему? — все, что я могу выговорить сейчас.

— Отслойка плаценты. У плода, к сожалению, не было шансов. Мы сделали операцию вашей жене. Она сейчас в реанимации.

— Мы не были женаты, — глухо говорю я, смотря мимо нее.

— Это усложняет процесс. Обычно мы просим свидетельство о браке перед тем, как отдать…тело.

— Тест ДНК подойдет?

— Об этом нужно узнать в администрации больницы. Давайте я вас проведу.

Все происходящее кажется мне нереальным, словно я в каком-то бреду, из которого не могу выбраться. Решая вопрос о захоронении, включаю холодную голову, подписываю документы, ловлю на себе сочувствующие взгляды. Сказали забрать его завтра, а я растерян. Как бы я не относился к Лине, но никто такого не заслуживает. И мне даже страшно представить, как она отреагирует на новость, учитывая, что Линара скорее всего психологически нестабильна.

Сажусь в машину и долго смотрю в лобовое стекло, но ничего не вижу. Все, что произошло ночью сейчас кажется сном, в котором бы я так и остался. Там Зара, все еще наш дом и наша постель. А сегодня я снова потерян и мне даже некому рассказать о своей боли. Будто прочитав мои мысли на расстоянии, мне звонит мама. Я ведь даже не говорил ей, что уеду.

— Карим, сынок, ты в городе? — сходу спрашивает она.

— Да, а что? — потираю переносицу.

— Я заехала к Айгуль, а у нее Диля. Говорит, ты был в Астане. Почему ничего не сказал?

Это мама еще про поездку в Актау не знает, усмехаюсь я про себя.

— По делам ездил. Мам, я сейчас не могу говорить, — голос внезапно срывается и пикирует вниз.

— Почему? Что-то случилось?

Ну как, как она это делает? По одному голосу поняла, что я не в норме.

— Случилось, — набираю в легкие побольше воздуха. — Линара потеряла ребенка.

Мама молчит, но через несколько секунд отвечает:

— Мне жаль.

От ее тона даже мне стало холодно. Знаю, как мама к ней относилась, но ведь малыш ни в чем не виноват…Эту фразу я повторяю постоянно, чтобы заглушить пресловутую совесть.

— Мама, давай потом поговорим. Я еще в больнице. Дильназ с тобой?

— Да.

— Поцелуй ее от меня, — сжимаю руль до боли в пальцах.

— Она вырывает у меня телефон. Хочет тебе что-то сказать.

— Пап! Папа! — громко зовет дочка. — Ты уже прилетел? Как ты съездил? Прости, я проговорилась маме, а потом ажекам (бабушкам).

Дильназ смеется, а у меня от ее звонкого голоса сердце заходится. Вспомнил, как мы с Зарой ее ждали, как она родилась, как я впервые взял ее на руки. Она — моя девочка от любимой женщины. И этим все сказано.

— Ничего страшного, — пытаюсь улыбнуться.

— Когда ты заберешь меня? Сегодня получится?

— К сожалению, на этих выходных нее получится, Диль. У меня...дела важные.

— Ну пааап, — дуется она. — Как же так?

— Прости, доча. Но я должен, — спотыкаюсь на следующей фразе и исправляюсь. — У меня важое дело завтра.

— Ладно. А на следующей неделе заберешь?

— Конечно.

— Ура! — радуется ребенок. — Ну все, папочка, пока-пока!

— Диля, подожди. Я тебя люблю, — признаюсь, закрыв глаза.

— И я тебя!

Мужчины не плачут. Так учил нас с Искандером отец. Но что же делать, чтобы стало легче? И когда все-таки станет?

***

Воскресным утром на центральном мусульманском кладбище тихо и не так многолюдно. Связи все-таки открывают многие двери, потому что мне удалось договориться о месте на самом крупном городском, а не за чертой Алматы. Отстраненно смотрю, как работники опускают в землю маленькое тельце, завернутое в белую материю, как положено в исламе. Вспоминаю слова врача о том, что у матери случилась истерика, когда она узнала о выкидыше и чтобы ее успокоить, ей вкололи успокоительное. Доктор сказала, что Лина требовала вернуть ей ребенка и считала, что его специально прячут от нее.

Я к Линаре не ходил, но понимаю, что мне придется ее забрать и привезти домой. А дальше…даже не представляю, что с ней делать дальше.

— Кудай-ай! (О, Всевышний!) — тихо восклицает кто-то позади меня. Оборачиваюсь и вижу низкую пожилую женщину лет семидесяти, чья седая голова покрыта светлым платком. Испещренное морщинами лицо тоскливо следило за процессом. — Твой?

— Мой, — промолвил я.

— Несчастная душа, — прошептала старуха. — Он бы все равно не выжил.

?????????????????????????? — Не понял? — нахмурился я. — Апа (уважительное обращение к старшим среди казахов), вы о чем?

А она даже не смотрит на меня, а продолжает следить за работой сотрудников кладбища.

— Я мужа пришла навестить. А то каждую ночь ко мне приходит, просит прийти. Скучно ему. Холодно, — старушка резко переводит тему. — Меня ноги сами сюда привели.

— С вами все в порядке? Может, проводить вас к выходу?

— Я знаю, где выход, — внезапно она поднимает на меня свои уставшие, серые глаза. — А ты знаешь?

— Да, — киваю, все еще не понимая, что с ней.

— Нет, ничего ты не знаешь. Но ответы ищи у отца.

— Какие ответы? Мой папа умер больше года назад.

— Я знаю. Вон он стоит, — машет рукой на место чуть поодаль от захоронения. — Тоже смотрит. Прощение у тебя просит.

Кровь стынет в жилах от ее слов. Я смотрю туда, куда она показала, но разумеется никого не вижу.

— Что за шутки? — снова оборачиваюсь к незнакомке, но вижу, как она идет вдоль кладбищенской аллеи и что-то бубнит себе под нос. Еще одна сумасшедшая.

Глава 39

Никак не выходят из головы слова старушки о том, что ответы нужно искать у отца. Что за бред? А еще это ее “он тоже смотрит” до сих пор пробирает до костей. Потом вспоминаю, что она пришла на могилу мужа и сказала, что он разговаривает с ней каждую ночь. Что ж, каждый видимо сходит с ума по-своему.

После Астаны я планировал сразу же поехать в головной офис и взглянуть на тот самый приказ о многомиллионном премировании Линары. Но добрался только в понедельник, на следующий день после того, как похоронил мальчика.

В здании ловлю на себе удивленные взгляды еще на проходной. Меня здесь сто лет не видели, да и выгляжу я иначе — волосы стали чуть длиннее, появилась седина и приличная щетина. Рокировку провели даже в приемной, переселив меня в кабинет заместителя. Досадно ли мне? Обидно? Ударило ли это по моему самолюбию? Да. Но это сейчас последнее, о чем я думаю.

Едва вхожу в кабинет, как мой верный секретарь Марина Викторовна соскакивает со стула и несется обниматься. Она-то меня помнит совсем юнцом, потому что много лет работала с отцом и тестем.