ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ТЕНИ ДАЛЬНЕВОСТОЧНОГО ЗАГОВОРА

Роман-исследование

Светлой памяти всех казненных и замученных

в Хабаровской внутренней тюрьме НКВД

в годы Большого Террора в СССР в 1937-1938 гг.

посвящая этот роман-исследование.

Самое горькое и страшное в том, что еще оправдают это несчастное время, еще грудью станут на его защиту. Нет, и даже оправдываться не станут в казнях. Скажут, иначе нельзя было. Русские люди, увы, не памятливы на историческое зло от государства. Слишком отходчивы. Так надо было, скажут, иначе нельзя, время такое…И свалят-свалят все на время такое и так надо было… Жаль, я не доживу, чтобы убедиться в этом.

(М.А. Павлов, ученый-геолог, профессор Владивостокского университета, до ареста в 1931 году заведовал кафедрой геологии в университете, участник экспедиции Седова на Северный полюс в 1913 году. Последние слова, сказанные сокамернику перед выводом на расстрел).

ЛИКВИДАТОРЫ

(Вместо предисловия)

«И делили одежды его, бросая жребий»

Евангелие от Матфея 27:35

Поздним летним вечером ровно в десять часов, едва только стемнело, словно по расписанию, открылись ворота во двор тюрьмы, и через арочный проем здания во двор въехал грузовик. И стоявший на вахте охранник, открывший ворота, и дежурившие в тюрьме надзиратели, и задержавшиеся на важной работе следователи (многие из них даже ночевали в своих кабинетах или продолжали вести следствие сутками), все они вместе с проснувшимися или не спавшими арестантами, знали, что это за шум грузовика во дворе в это время.

Грузовик «ЗИС-5» с наращенными бортами, крытый брезентом, задним ходом подъехал к торцу отдельно стоящего у дальнего забора длинного приземистого строения без окон, двери в которое были открыты: грузовик уже ждали.

Открылась дверь кабины, и с подножки грузовика резво спрыгнул человечек в рубахе, с непокрытой головой, в полусапожках, с заправленными в них широкими брюками, ухарски нависавшими над голенищами. Это был «бригадир» спецкоманды.

– Ну, что сегодня? – спросил «бригадир», останавливаясь на пороге открытой двери.

– Полным-полно! – отвечал изнутри один из служителей тюрьмы, невидимый для приехавшего. – Навалом не кладите, а штабелями, аккуратно.

– Сколько их сегодня? – спросил «бригадир».

– Сто двадцать или сто двадцать один, может, обсчитался, не пересчитывал. Да еще и вчерашних не всех вывезли.

– Ого-го, как сегодня навалили!

– Говорят, сегодня разгрузочный день в тюрьме.

– Выходит, три ходки надо? – спросил «бригадир», закуривая папиросу.

– Не меньше. Со вчерашними как бы не четыре. Этих надо срочно, а то уже запашок пошел гулять. Ямы готовы?

– А то как же! Траншею вырыли, теперь надолго хватит. Но за ночь четыре ходки можем не успеть. Замучаемся, да и светать начнет.

– Надо успеть, помещение освобождать. Вот-вот новые пойдут, – проговорил тюремный служащий.

Говорившийся служитель выбрался откуда-то из недр плохо освещенного помещения и приблизился к выходной двери. Это был молодой человек лет двадцати пяти – круглолицый, с маленьким носиком, совершенно безбровый, с редкими ресницами. Глаза его часто-часто моргали, как если бы в них угодили соринки. Он был без шеи и так мал ростом и широк в плечах, что, стоя спиной, был похож на живой щит или заслонку. Одет он был в прорезиненный зеленоватого цвета костюм и в резиновые сапоги, голову венчала новенькая фуражка военнослужащего с лакированным козырьком и со звездой, явно конфискованная у какого-то казненного бывшего офицера. По нему было видно, что он уже навеселе. В уборочной команде он был за старшего.

– Угости-ка папироской! – обратился он к «бригадиру».

С опаской и с брезгливым выражением лица, морщась от запаха, к которому невозможно сразу, с улицы привыкнуть, «бригадир» спустился по трем ступенькам вниз, в помещение, достал из кармана брюк дорогой, с позолотой портсигар с гравировкой туловища дракона о шести головах по его поверхности, вытянул из него «беломорину», протянул коротышке. Тот осторожно взял папиросу влажными пальцами и расслабленно отвалился на дверной косяк. «Бригадир» поднес к его папиросе зажигалку, помог тому прикурить.

– А кто сегодня сторожем на кладбище? – спросил коротышка

– Баба Аня, новенькая.

– А-а! Не догадываются сторожа, что за жмуриков возите?

– Не! Все на мази! Да и откудова бы им знать?

«Бригадир» какое-то время привыкал к скудному свету помещения, изнутри которого слышались какие-то странные, как если бы чавкающие звуки, точно кто-то шагал по грязи. Где-то там, в глубине, видны были две человеческие фигуры, – это еще двое служителей возились с телами казненных. Пол тут был щедро усыпан опилками, чтобы стекающая с казненных кровь не собиралась в лужи, а впитывалась в опилки, а в тех местах, где не было опилок, кровь налипала на подошвы сапог и оттого при ходьбе слышались чавкающие звуки. К концу рабочей смены (или в процессе работы, когда выдавалась свободная минута) служители соскребали опилки совковыми лопатами в кучки, насыпали их в ведра, выносили на улицу и сбрасывали в бак, предназначенный для сжигания не только кровяных опилок, но и другого мусора. Бак располагался в укромном месте у забора, дым от костровища нервировал служащих тюрьмы и управления. Несмотря на то, что бак был накрыт куском железа, рой мух кружил вокруг него, если опилки были свежими, пока туда служки не наливали солярки для сжигания.

Как ни привычен был «бригадир» и иже с ним к запаху мертвецкой, крови и виду казненных людей, к перетаскиванию их из помещения в грузовик и вывозке из тюрьмы; как ни убит или не усыплен был в нем дух Божий, смрадный запах в помещения с уложенными штабелями у выходных дверей казненными, с роями мух, жужжавших и досаждавших, усеявших стены и потолок, резко ударил по обонянию и еще больше покоробил «бригадира» после чистого воздуха улицы.

– Да… ммм…живете вы тут…Не позавидуешь! – поморщившись, проговорил он, присев на ступеньку и брезгливо оглядываясь вокруг.

– Что поделаешь, служба! Подписался – так исполняй! – отозвался коротышка, моргая глазами. – Без водки тут никак нельзя. Обоняние отшибить да глаза заморозить! – Слышь, Мирон! – крикнул он в глубину одному из товарищей, возившемуся с телами казненных, – сыпани-ка еще опилок на пол, пока тащить не начали! Опять оскользнется кто-нибудь и шмякнется на потеху!

Тем временем из кузова грузовика, отодвинув брезент, выпрыгнул на асфальт еще один человечек, по виду совсем мальчишка, лет двадцати. Он был в кирзовых сапогах, в рабочем картузе, в черной рабочей спецовке, куртка которой была с большими накладными карманами, а брюки заправлены в сапоги. Он зевнул и лениво потянулся, разминая затекшие члены, а затем полез в карман куртки за папиросами. Закурив, двинулся к входной двери в «подвал», остановился в проходе… А еще через какое-то время выбрался из кабины и водитель – солидный дядька, по возрасту лет за сорок. На нем был пиджак и широкие брюки мастерового, на голове фуражка «восьмиклинка» с пуговкой на макушке, на ногах тоже кирзовые сапоги. Выбравшись, он стал возиться с задним бортом, чтобы откинуть его для предстоящей погрузки. Водитель единственный из всех здесь офицер, сержант госбезопасности, он отвечает за конечный итог «операции» перед комендантом. А служки-уборщики (их было четверо), как и служки вывозной команды – добровольцы, рядовой состав 1-го отделения комендантского отдела НКВД при управлении Административно-Хозяйственной Части, занимавшееся «спецобслуживанием», в частности, вывозкой тел казненных. Им предложило начальство участвовать в спецзадании и войти в спецкоманду, обещая им различные льготы, премии и в будущем более быстрое присвоение званий и продвижения по службе. Водитель-офицер одет не в форму, так как задание секретное, и никто не должен догадываться о том, что грузовик работает по спецзаданию НКВД. Он, конечно же, доносчик и ему поручено наблюдать за действиями и вывозной, а по возможности, и за уборочной командой, чтобы слишком уж не разворовывали одежду, снятую с казненных, так как служки уборочной команды, раздевая казненных, обшаривали карманы, забирали в них оставшийся табак в пачках или в кисетах, портсигары и папиросы или что-нибудь другое, по мелочи, понравившееся. Не брезговали одеждой, «клифтами», обувью. Одежда и обувь отдельными кучками валялись тут же, в углу. Женская отсортировывалась и лежала отдельной кучкой. Служители считали, что это их законная добыча за свой тяжелый труд, хотя и эта одежда, снятая с казненных, и та, что оставалась в тюрьме – в узелках, чемоданчиках, рюкзаках, являлась конфискованной в пользу государства, согласно пункту расстрельных приговоров по 58 статье «с конфискацией лично принадлежащего ему (ей) имущества)». К тому же по инструкции трупы следовало зарывать в землю голыми или в исподнем белье.

Но главное наблюдение за служителями водителя-сержанта заключалось в том, чтобы служители не мародерствовали и не выбивали зубы с золотыми коронками у казненных «врагов народа». Всякие «операции» с золотом, даже добытые таким способом у казненных, считались преступлением и строго карались. Такие случаи уже бывали. Красть, то есть присваивать имущество, было запрещено инструкцией, но начальство тюрьмы понимало, что без этого не обходится и, в сущности, смотрело на это сквозь пальцы.

– Ну, давай, тащи водку, что ль? – обратился «бригадир» к коротышке. – Начнем таскать, а то время не ждет, не уложимся к рассвету.

– Счас-счас! По целенькой вам на рыло, – отвечал коротышка.

Он прошел немного вперед к стоявшей здесь тумбочке (со столом и несколькими табуретами), наклонился, открыл дверку и достал, гремя стеклом, с нижней полки три поллитровые бутылки водки, уложенные в продуктовую сетку.

– Посуда при себе имеется или одолжить? – спросил он.

– Имеется!

Коротышка установил бутылки на поверхность тумбочки, а бригадир крикнул в сторону дверей:

– Васька, ну что ты там встрял в дверях? Оттащи продукт в катафалк и сложи в бардачок!