Двенадцать ступенек в ад
Шрифт:
I ТРЕВОГИ ТЕРЕНТИЯ ДЕРИБАСА
Апрель-май 1937 года
Начальник УНКВД СССР по Дальневосточному краю Терентий Дмитриевич Дерибас не только главный НКВДэшник огромного края, на котором разместилась бы вся Европа, но и главный пограничник его обширных границ, расхаживал по своему огромному кабинету с большими окнами, выходившими во двор на улицу Волочаевскую. Он размышлял о последних, уже свершившихся событиях в стране и в подвластном ему Дальневосточном крае. Это был уже пожилой человек, чрезвычайно маленького роста с густой седеющей шевелюрой на голове и пышными, такими же седеющими усами.
Миновал только месяц с лишним, как закончился февральско-мартовский пленум, явившийся важнейшей вехой, как в общественно-исторической, так и обычной жизни всей советской страны. Назревали масштабные перемены, связанные с невиданной радикальной политической реформой советского общества, чему предшествовали не только открытые политические московские процессы тридцать пятого
Но февральско-мартовский пленум поразил всех, кто ждал этих выборов и надеялся на важные политические реформы. Ожидавшиеся глубокие политические и общественные перемены обрели совсем другой поворот. На этом пленуме Сталин выступил два раза – 3 марта с докладом «О недостатках партийной работы и мерах по ликвидации троцкистских и иных двурушников». И 5 марта с заключительным словом. Главной мыслью Сталина была та мысль, что по мере успехов социалистического строительства классовая борьба не оканчивается, а наоборот обостряется. «…надо покончить с оппортунистическим благодушием, исходящим из ошибочного предположения о том, что по мере роста наших сил, враг становится будто бы ручным и безобидным. Такое предположение является отрыжкой правого уклона, уверяющего всех и вся, что враги будут потихоньку вползать в социализм, что они станут, в конце концов, настоящими социалистами. Не дело большевиков почивать на лаврах и ротозействовать. Не благодушие нам нужно, а бдительность, настоящая большевистская революционная бдительность. Надо помнить, что чем безнадежнее положение врагов, тем охотнее они будут хвататься за крайние средства в их борьбе с Советской властью. Надо помнить это и быть бдительным».
А в марте этого же года сразу же после пленума по инициативе Сталина состоялось совещание руководящих сотрудников НКВД всей страны по вопросу борьбы с «врагами народа». По итогам совещания руководящему аппарату местных региональных управлений НКВД было рекомендовано увеличить свой штат вдвое, «искать и брать людей от станка, с производства, мало у нас рабочих и крестьян в органах» – это было новым и неожиданным направлением политики нового руководства НКВД, а значит и Политбюро со Сталиным. Денег на новую инициативу Политбюро не жалело.
Чтобы привлечь новые кадры, почти вдвое были увеличены оклады сотрудников НКВД, которые достигли, а по некоторым должностям даже превысили оклады партийной номенклатуры. НКВД становилась привилегированной закрытой кастой, устанавливающейся над партией, над правительством, над советскими и прочими организациями и учреждениями.
Из всего хода последних политических событий Дерибасу было ясно, что готовится серьезная, масштабная, причем, кровавая операция, под которую нужно набрать и за короткий срок обучить, подготовить новый штат оперативников и следователей «от станка». То есть взять людей «с улицы», не готовых ни морально, ни политически, ни профессионально вести оперативно-следственную работу. И в два-три месяца «натаскать» их на поиск и разоблачение «врагов народа».
Терентий Дмитриевич понял, что теперь прольется большая кровь. В Москве недовольны работой дальневосточных органов безопасности именно потому, что здесь крайне мало дел заведено по борьбе с «врагами народа», мало их тут выкорчевывают, мало находят, мало казнят и сажают. Хоть убейся, хоть костьми ложись, а добудь этих самых «врагов» живыми или мертвыми. Лучше живыми, чтобы можно было их потрошить и добывать имена новых «врагов». Кремлевское руководство подозревает на Дальнем Востоке о существовании скрытого троцкистского подполья и связанного с ним заговора военных и высоких должностных лиц в партийных, советских и хозяйственных кругах по всему краю, и поэтому отправило на Дальний Восток оперативную группу из центрального аппарата НКВД во главе со старшим майором государственной безопасности Арнольдовым и под общим управлением комиссара государственной безопасности второго ранга Мироновым для помощи местным органам безопасности. Бригада уже прибыла в Хабаровск и приступила к работе. По мнению Дерибаса, московские следователи будут рыть землю носом, чтобы докопаться до «заговорщиков», вредителей, шпионов и прочих «врагов народа». Аресты пойдут пачками.
Приезд московской бригады Дерибас рассматривал как «карательную операцию», как покушение Москвы на его профессиональную состоятельность и доверие, вмешательство в его с
Блюхером епархию, где только они одни были хозяевами края, не исключая, разумеется, и Гамарника. Как сокрушение его покоя и сложившегося порядка жизни.Дерибас уже достиг всех возможных вершин власти, материального благополучия и довольства собой и своею жизнью. И начинавшаяся Сталиным и его ближайшим окружением новая встряска и перетряска общества с новыми неизбежными репрессиями никак не соответствовала его теперешнему состоянию покоя, довольства своим положением и своею жизнью. И эта новая инициатива сверху, чему предшествовало, как сразу догадался он, снятие наркома внутренних дел СССР Ягоды осенью 1936 года и назначение Ежова, говорила о том, что пришел конец и покою и всему сложившему порядку его жизни. И новый поворот, («переворот» как называл его Дерибас про себя) верховной власти, сулил не только новое личное беспокойство, но и новые нажимы Москвы на местную власть с требованием ужесточения и без того жестокого режима в отношении всех действительных и возможных противников власти.
После бурной революционной молодости с ее Красным террором, Гражданской войной, расстрелами, трибуналами, жаждой выслужиться, схватить новую должность, более высокую, новое звание, новую награду или премию; после не менее бурной, хотя и короткой коллективизации дальневосточных крестьян с ее расстрелами, высылками, судами «тройки» и вынесением неизбежных расстрельных приговоров, пожилой чекист, замотанный к тому же необходимостью по своей высокой должности инспектировать едва ли не каждый месяц пограничные заставы и строящиеся укрепрайоны, а также многочисленные, все разраставшиеся лагеря с их стройками (в основном железных и автомобильных дорог), – после всего этого Дерибас как-то по-особенному стал ценить простые человеческие радости: любить свою молодую жену (почти на тридцать лет моложе), восторгаясь ее женской прелестью, сюсюкать с крошечным, двухмесячным сыном, умиляясь до слез такому чуду, как рождение ребенка, «в мои-то годы стал отцом, давно разменял пятый десяток» (ему было 54 года), прогуливаться с женой в садике своего особнячка, с гордостью катить коляску по аллее или гулять с женой под руку по улице Карла Маркса (а иной раз и по улице Серышева, куда выходила прогуляться для моциона вся военная элита края со своими женами, чтобы женам можно было покрасоваться друг перед другом новыми нарядами и украшениями); а то еще сидеть на скамеечке в садике своего особнячка, слушать треск сорок или поутру слушать разноголосицу скворцов и ощущать полной грудью простое человеческое счастье. Как если бы всего этого в его жизни никогда не было или было так давно, что уже и не вспомнить. И потерять все это было бы глупо, досадно, больно.
Этот душевный (и жизненный тоже) переворот произошел в Терентии Дмитриевиче совсем недавно, после того, как он близко сошелся с Еленой Комаровой, сотрудницей его секретариата, родившей в феврале 1937 года ему сына, которого по ее настоянию, назвали Германом.
Женитьба на молодой женщине существенно повлияла на многое в жизни Терентия Дмитриевича. У него сложилась новая жизнь, помимо той, по которой протекало все его прежнее повседневное существование: рутинная служба, инспекции по заставам и дальневосточным лагерям (начальником которых он являлся) тяжкие по впечатлениям и длительные по времени; потом «тройки», попойки, кутежи, потом оперчекистские совещания, разработка новых операций по противодействию японской агентуре, заседания в бюро крайкома – неизбежные обязанности. Теперь у него появилось гнездышко, которая свила молодая жена, куда он теперь охотно и бежал, спешил со службы, из командировок, посылая Леночке телеграммы: «Спешу домой, рыбонька моя! Не чаю до тебя добраться».
Он видел, как она твердо и последовательно своей мягкой женской властью прибирала к рукам и его, и его жизнь, хозяйничала в ней, устанавливала в ней свои правила, создавала семейный уклад в жизни руководителя высокого ранга, давно не имевшего семьи, боролась с его пьянством, кутежами, отборной матерщиной, (а он слыл непревзойденным матершиником), убеждала в том, что пьянство и матерщина – от бескультурья, и оно не красит руководителя такого ранга, как он. И это нравилось ему! Что значит женщина! В особенности, что значит женщина, когда под старость влюбишься в нее, обожаешь ее до слез, до умиления в душе, когда она входит в твою жизнь и становится хозяйкой в ней!
– Чекисту трудно без водки, рыбонька, – нередко жаловался он ей. – Крови много, горя, криков много, жалоб много, от начальства нагоняев много, работы много, а средств снять или облегчить нагрузки немного, одно-единственное.
– Пьянство от бескультурья и ограниченности кругозора твоих сотрудников… Надо повышать культурный уровень, читать книги, посещать театры, кино, учиться, учиться и учиться, как говорил наш Владимир Ильич Ленин.
На это он только усмехался в усы.
Как бывшая сотрудница его секретариата, она была в курсе не только всех его дел, но и всех важнейших дел, происходящих в и в крае, и в стране. Елена в выступлении Сталина на февральско-мартовском пленуме каким-то своим женским чутьем почувствовала угрозу не только своему положению жены такого большого начальника, но главным образом положению мужа, который занимает важнейший пост в чекистской иерархии, но и ухудшению самой обычной, бытовой стороне жизни.