Двенадцать ступенек в ад

– Судя по всему, работа отправленных на Дальний Восток московских следователей приносит свои результаты, – подвел он итог своим размышлениям Сталин. – Вам известно, товарищ Дерибас об аресте этих высокопоставленных военнослужащих?

– Мне буквально на днях стало известно только об аресте Лапина, Кошелева, Фирсова, Аронштама и Дзызы, товарищ Сталин.

– Половина высшего командного состава вовлечена в заговор против Советской власти, а органы безопасности Дальневосточного края спят сном дальневосточного медведя. Как так получается, товарищ Дерибас? Если предатели Путна с Гамарником хозяйничали длительное время на Дальнем Востоке при полнейшем бездействии дальневосточных органов безопасности, можно ожидать, что они заложили крепкий фундамент для заговорщиков не только в дальневосточной армии, но и во все советских и партийных и организациях, на важнейших военных заводах и стройках.

– Я сейчас не имею возможности ответить на этот вопрос, товарищ Сталин, – ответил Дерибас.

У Сталина была манера, подчеркивая какую-то важную мысль, делая акцент на ней, встряхивать рукой, в которой он держал трубку.

– Вы уверены, товарищ Дерибас, в том, что не существует связи заграничных белоэмигрантских центров с антисоветским контрреволюционным подпольем в самой армии, в органах НКВД и во всех перечисленных организациях на Дальнем Востоке, действующих в связке с японскими разведслужбами для подготовки заговора против Советской власти?

Сталин остановился против Дерибаса и испытующе глядел на него своим тяжелым взглядом.

Дерибас на протяжении всего разговора со Сталиным ощущал какое-то напряжение, словно бы попал под какое-то магнетическое воздействие, невольно сковывавшее его, от чего он чувствовал немалое волнение, так что чувствовал, как шея его взмокла и почему-то давил воротник кителя. Это напряжение создавалось и поддерживалось и долгими паузами между его вопросами, и методическим расхаживанием Сталина, его неторопливостью, курением трубки, и, казалось, безучастным лицом Молотова, который сидел, положив руки на стол и сцепив их в замок, и не менее напряженным лицом Ежова, сидевшего окаменело, прямо, не смея даже отвалиться на спинку стула, а руки сложив на коленях. Но в особенности создавалось манерой Сталина подолгу стоять к ним боком или спиной, когда он расхаживал, доходил до дальнего окна, там останавливался и задумывался, очевидно, что-то решая или обдумывая очередной вопрос. И после этого следовал новый вопрос или какое-то уже взвешенное решение. И ум, и наблюдательность, и знание людей ясно сказали Дерибасу о том, что у Сталина все рассчитано, каждый жест, движение, походка, интонации голоса, паузы, эта нарочитая неспешность, даже медлительность, молчание, и вот это курение трубки, – все, все создавало и поддерживало напряжение, сковывавшее людей, парализующее их волю, что, вероятно, Сталин считал необходимым, и ему это удавалось. «Вся спина мокрая! Подавляет! Совершенно подавляет! Вот именно», – мимоходом думалось ему. – А чем подавляет? Авторитетом? Нет. Чем-то другим. Но чем? Тишина гробовая, голоса не повысил, неудовольствия своего не выказал, а совершенно подавил! Прикажи он сейчас мне раздеться догола, и я бы ни минуты не колебался». Должно быть, он основательно проработал немало книг, изучая психологию властелинов и их методы воздействия на толпу и ближайшее окружение».

– Если допустить возможность заговора, товарищ Сталин, – говорил Дерибас, преодолевая волнение, – то для этой цели заговорщики должны иметь многочисленных сторонников и важные посты в армии, на флоте, в военно-воздушных силах. И по возможности по всей стране, а не только в Дальневосточной армии.

– А разве аресты командного состава Дальневосточной армии ни о чем вам не говорят? Разве аресты Тухачевского, Уборевича, Якира, Гарькавого и других военных, занимавших главные должности в самых важнейших округах СССР, об этом не говорят? Нет, они об этом очень красноречиво говорят. Чем же тогда занимались на Дальнем Востоке органы безопасности? Не утратили ли вы там со своими сотрудниками большевистской революционной бдительности по отношению к заговорщикам, троцкистам и всевозможным врагам Советской власти, товарищ Дерибас?

– Я не имею сейчас возможности ответить на этот вопрос, товарищ Сталин. Аресты ответственных должностных лиц в дальневосточной армии прошли в мое отсутствие, я не знаком с протоколами их допросов и их показаниями. Отдельные аресты могут иметь место и быть основаны на недовольстве отдельных военных разными причинами и антисоветскими разговорами, а не о действительно реальном заговоре с реальными намерениями о свержении Советской власти.

– Вы уверены в этом? – спросил Сталин, нахмурившись.

– Уверен, товарищ Сталин. По крайней мере, был уверен до вызова меня в Москву. Меня нет на месте уже ровно месяц. Нашей агентурой и особым отделом армии не вскрыто ни одного факта, подтверждающего нелояльность комсостава дальневосточной армии Советской власти и лично вам, товарищ Сталин. В армии есть большое недовольство военных наркомом обороны Ворошиловым, вам это должно быть известно. Рассуждение военных о некомпетентности Ворошилова ни для кого не секрет, это досужие разговоры, но никак не основание для заговора. Им недовольны во всей армии, а не только в дальневосточной. Я не смею ставить под сомнение военные способности товарища Ворошилова, это не мое дело, товарищ Сталин.

– Вы читали стенограммы военного совета? – спросил он Дерибаса, все так же глядя на Дерибаса своим тяжелым взглядом.

– Конечно, читал, товарищ Сталин.

– Товарищ Мезис , выступая на военном совете, подчеркнул, что Гамарник в своих поездках на Дальний Восток уединялся и о чем-то подолгу разговаривал с предателем и заговорщиком бывшим командующим Приморской группой войск Дальневосточной армии Путна. О чем они могли подолгу говорить? Товарищ Мезис назвал эти их уединения «темными делишками». Что вы можете на это сказать? Ваша агентура не обратила своего внимания на особую близость Гамарника с Путна, контрразведка Киевского и Белорусского военных округов долгое время не обращала на особые отношения Гамарника с с Якиром и Уборевичем, на все тайные связи, которые были неизвестны вашей контрразведке и неизвестны Политбюро. Какую информацию они могли скрывать от Политбюро? Какие вести разговоры, минуя руководящих работников Дальневосточного края?

– Мне об этом ничего не известно, товарищ Сталин. Наша агентура и особый отдел ничего не увидели в этом сближении Гамарника с Путна.

– Вы как опытный чекист со своей стороны не уделили особого внимания Гамарнику, не обращали внимания на его отношения со своими подчиненными и другими ответственными работниками. И у вас, товарищ Дерибас, никогда не возникали подозрения о его нелояльности к Советской власти в последнее время, о его заговорщицких намерениях? Не замечали ли вы у него двурушничества? – задавал вопросы Сталин, все так же глядя на него в упор тяжелым взглядом.

– Гамарник десять месяцев жил в Москве, товарищ Сталин, на Дальний Восток он приезжал только на два месяца с инспекциями. И в Хабаровске он был нечастым гостем, а все время в разъездах. Никаких оснований подозревать его не было. Гамарник делал все, что было в его возможностях по укреплению армии, по строительству укрепрайонов, заботился о быте красноармейцев и офицеров…

– Вы ведь знали Гамарника давно, с вас, товарищ Дерибас, и особый спрос. Что вы можете об этом сказать?

– Самоубийство Гамарника для меня самая большая неожиданность, товарищ Сталин, – ответил Дерибас. – Я этот его поступок еще и до сих пор не могу осмыслить. Мы ведь с ним самые старослужащие на Дальнем Востоке. Но нас связывали только деловые, рабочие отношения. Товарищ Гамарник вообще человек закрытый, осторожный, к себе близко никого не подпускал. Я не знаю, как он жил и с кем был дружен в Москве, насколько Ян Борисович вообще мог быть с кем-нибудь дружен, но в Дальневосточном крае он никого не выделял, со всеми держался на почтительном расстоянии, оставаясь только в деловых отношениях. Вся информация, которая у нас собрана о Гамарника, известна нашему центральному руководству.

– Вся да, выходит, не вся! – бросил свое язвительное замечание Молотов.

– Политбюро должно знать все о своих ответственных руководящих сотрудниках, которым оно доверило важную работу на местах. Чекистская работа должна быть так поставлена, товарищ Дерибас, чтобы органы безопасности обладали всей информацией обо всех ответственных государственных служащих и их родственниках. Вот товарищ Ежов, наверное, и на меня, и на товарища Молотова собирает информацию и завел тайное досье.

– Никак нет, товарищ Сталин! – быстро отозвался Ежов, поднявшись с места.

– И правильно делает, если завел такое досье и собирает информацию, – снова продолжал Сталин, не обращая внимания на протест Ежова. – Какой же он тогда чекист, если у него нет тайного досье на всех партийных, советских и военных работников? И если он еще не завел тайного досье на членов Политбюро товарища Сталина и товарища Молотова, он просто обязан это сделать в ближайшее же время. Органы безопасности должны знать все и обо всех. А вы не предусмотрели, не окружили товарища Гамарника своими агентами в должной мере и ничего конкретного не можете сказать Политбюро о теневой стороне жизни Гамарника и его закулисной деятельности, товарищ Дерибас.