Дверь

"Может, это батист?
– подумал Петров.
– Может, это халат?"

Кочегар выключил газ, подставил сковородку под тоненькую струйку воды. Кухня наполнилась паром и треском.

Женщина не шевельнулась. Глаза ее, серые, широко открытые, без мигания и без тревоги смотрели в холодное небо за окном. Кочегар подошел к ней, сгреб со стола штук двадцать аптечных упаковок с какими-то таблетками, Петров не разглядел какими, отнес их в уборную и вывалил в унитаз.

Женщина как бы проснулась. Посмотрела на него. На пустой стол.

– Зачем ты это сделал?
– спросила она каким-то неокрашенным голосом.

– Кто ты вообще? Что тебе надо?
– Она повернулась к Петрову. Кто он такой?

Петров смущенно кашлянул.

– Джинн, - сказал Кочегар.
– Взломщик.

Женщина хохотнула гортанно, словно прокатила граненый стакан по столу.

– Если ты джинн, то я пери.
– Она поднялась, изогнула стан. Одну руку с растопыренными пальцами подставила к виску, другую - к обтянутому блестящим тугим нейлоном заду, изобразив то ли рыбий, то ли птичий хвост.
– Я Дева Небесных Вод. И мне наплевать на тебя. Я по всему городу таблетки собирала не для того, чтобы первопопавший подонок их выбрасывал.

Кочегар почесал подбородок. Взялся за ручку двери.

Женщина загородила ему дорогу.

– Отдавай таблетки назад!

Кочегар мягко ее отодвинул. Вышел на лестницу. Петров бросился за ним. Женщина тоже выскочила, схватила Кочегара за бархатный рукав.

– Ты зачем явился? Я тебя не знаю. Я тебя не звала. Но раз пришел посиди для приличия.

Петров ее поддержал.

– Вот именно. Посидим втроем. Мы же хорошие люди. У нас хороший коньяк. Ведь правда же, мы хорошие люди?

– Хорошие, - согласилась женщина.
– Меня Зиной зовут. А вас?

– Меня Александр Иванович.

– Вот и выпейте.
– Кочегар затолкал их в квартиру и захлопнул дверь.

Пока они препирались, сосредоточенная дворничиха сыпала на мокрый бетонный пол стиральный порошок. Порошок вспухал лишаями и растворялся бетон, казалось, растворяется тоже.

Запах прачечной проникал в кухню.

Зина принесла из комнаты хрустальные стопки-бочонки.

– У спекулянтки брала. Тяжелые. Дурацкие. Словно не коньяк пьешь, а свинец.

Петров пыхтел, пытался отвинтить металлический колпачок. Стяжка колпачка не разрывалась. Анодированный алюминий, наверное, был толще, чем полагалось по технологии. "Почему все делают не так?" - думал Петров. Почему все делают толще?" Эта грустная мысль не мешала ему с улыбкой смотреть на Зину. Она была растрепана. Серебристый цвет ее волос был ненатурален, с черно-зелеными пятнами. Губы без помады казались бледными и смятыми. Мягкого серого цвета глаза, затененные высоким, без морщинки лбом, сочувственно следили за его действиями. Наверное, она могла быть очень привлекательной.

– Ой, - сказала она.
– Погодите-ка. Я сейчас причешусь. Что же вы мне не сказали, что у меня вид кошмарный.
– Прикрыв волосы руками, она убежала в комнату.

Петров отметил ее стройные спортивные ноги и спину, выгнутую, как шея коня.

Петров посидел немного, удивляясь и пугаясь тишины, вдруг обступившей его, потом поднялся и вышел на лестницу.

Дворничиха сгоняла шваброй с площадки мыльную пену. Она очистила от пены дорожку, чтобы Петров прошел.

– Куда же вы?
– раздалось за его спиной.

Петров обернулся. В дверях стояла Зина, причесанная, в нарядном платье. Ее большие серые глаза быстро влажнели. И вот они брызнули.

– Хотели тихонько смыться. Меня это не удивило. Возьмите свой паршивый коньяк.
– Она сунула Петрову коньяк, выкрикнула: - Герой - карман с дырой!
– и захлопнула дверь.

Сутулясь под усталым взглядом дворничихи, Петров шагнул было на ступени лестницы, покрытые мыльной пеной, и вдруг услышал, как в груди у него запищало, словно выпавший из гнезда птенец. И заиграл клавесин на каком-то, наверное несуществующем, чердаке. И возник еще один звук, который нельзя описать при помощи акустических ассоциаций, но можно, прибегнув к характеристикам боли.

"Саша!" - позвал его голос давно позабытой девочки.

Он побежал обратно, забрызгал брюки пеной и позвонил, сильно надавив кнопку.

– Вы правы, - сказал он, когда Зина открыла дверь.
– Вы правы. И я не могу уйти, не объяснив вам вашей ошибки.

– Ну объясните, - сказала Зина, пропуская его в прихожую.
– Валяйте. Я вся внимание.
– В серых ее глазах не отражалось ничего, как в наждачной бумаге.

– Наверное, я не сумею. Видите ли, моя мама и моя тетя были артистками в ТЮЗе. Одна играла Павлика, другая играла Гаврика.

– А этот бородатый негодяй, с которым вы пришли, он ваш папа. Он играл заднюю часть слона в кинофильме "Слон-обжора".

– Нет, мой папа - вернее, отчим - погиб в катастрофе.
– Петрову было неловко, но он был твердо уверен, что каким-то образом нужно коснуться темы таблеток. От жалости к этой красивой женщине у него сжималось сердце и перехватывало дыхание.

– Я вас в комнату приглашаю. Вежливость того требует, - сказала Зина.
– Биографию отчима принято выслушивать сидя.

– Да, да, - согласился Петров.
– Сидя лучше.
– А голос забытой девочки серебристо смеялся, словно он, Петров, выделывал что-то очень смешное с ее детской точки зрения.

Зина усадила Петрова в кресло.

– Если не секрет, - спросила она, - за что вы хотели выпить с этим Мафусаилом?

– За цветение сонгойи.
– Петров встал.
– В Кении на горе Элгон расцвела сонгойя. Это похоже на взрыв. На шторм, на лавину.

– Вы алкоголик?
– спросила Зина, разливая коньяк.
– За ваше здоровье.
– Она выпила содержимое рюмки единым духом, не дожидаясь Петрова.
– Вы хотели задать мне сакраментальный вопрос: "Зачем?" Вы же знаете, что на вопрос "зачем?" могут ответить только попы и очень юные комсомолки. Вы же это хорошо знаете.

– Я не алкоголик, - сказал Петров, почувствовав, что это важно.
– Два дня назад я мог бы с уверенностью сказать, что я непьющий.

– Начинающий, значит.
– Зина налила себе еще коньяку.
– Если бы вы не побежали как последний дурак, мы бы могли посидеть путем, может, я бы даже поплакала. Последнее время я много плачу, как дура.
– Ее глаза увлажнились, и она заплакала, низко склонившись над своими коленями. Так плакала дочка Петрова Анна, когда была девочкой... Аркашка-сын ревел, развалясь на диване, мог и на полу, но обязательно развалясь.