Двести веков сомнений
Шрифт:
— Тогда объясни мне, хоть что-нибудь, — Д. поднялся из-за стола, принялся расхаживать по тесной комнатке. Два шага к стене, два шага обратно. — Кто мог сделать иакую запись?
— Многие, — голос Кинисс оставался ровным.
— Кто-нибудь из твоих сородичей?
— Это не они, — последовал немедленный ответ.
— Но они могли бы это сделать?
Неохотный кивок. Да, могли.
— И ты могла бы?
Ещё один кивок. Да.
Д. уселся напротив.
— Мне пора уходить в отставку, — произнёс он с горечью. — Как после этого работать вместе? Если неохота делиться
— Я никогда не притворяюсь, — ответила хансса с достоинством. — Ты прекрасно знаешь: если я что-то скрываю, то… — она замолчала.
Д. поднял глаза и вновь встретился с ней взглядом.
— … то на это всегда есть веские причины, — завершила Кинисс.
«О которых ты никогда не узнаешь», её взгляд завершил фразу.
В такие минуты хочется биться головой об стену. Или рвать на себе волосы. И то, и другое одинаково бесполезно, но как избавиться ещё от чувства бессилия!..
Д. потемнел лицом, сгрёб подставку со злополучным кристаллом и стремительно вышел вон.
Он просматривал запись в третий раз, когда в комнату вошла рептилия, и остановилась за его спиной, положив руки на спинку кресла. Д. молча остановил изображение, «отмотал» запись назад.
Качество было превосходным. Что удивило — и даже ужаснуло — видавшего виды Д., так это то, что можно было перемещать точку зрения. Это казалось невероятным; считалось, что подобного не изобретено. Усилием воли можно было заставить неведомого оператора обходить объект съёмки — оставаясь на прежнем от него расстоянии.
Объектом съёмки был Клеммен.
Вот он входит в круг валунов, окружающий Камень Меорна… Подходит к Камню, обходит его. Всё нормально… но кто, будь оно всё проклято, мог сделать запись?! Ведь все записывающие кристаллы Клеммена не обнаружили слежки! Д. почувствовал, что вовсе не контролирует ситуацию, как прежде казалось.
Что он — не один из кукловодов, умело управляющих марионетками, а одна из марионеток. Кто дёргает за незримые нити, ведущие к его рукам, ногам и рассудку?
Запись не была непрерывной. Общая её длина не превышала получаса. Ассистенты попались дисциплинированные, сделали восемь полагающихся «прокруток» с анализом. Хорошо ещё, не просматривали запись сами — иначе скандал получится невероятный.
Было отчётливо видно, что время от времени — в особенности, когда Клеммен о чём-то задумывался — он «выпадал» из мировых линий. Этого не могло быть: от сидящего на валуне человека оставалось только «низшее», физическое изображение. Остальные два аспекта растворялись и тени окружающего мира, спроецированные на средний и высший аспект, некоторое время шли рябью. Словно Клеммен «тонул» в высших аспектах, пропадал бесследно… чтобы вновь проявиться.
— Этого не может быть, — произнёс Д. вслух. — Ты видела что-либо подобное?
— Никогда, — Кинисс отвечала совершенно искренне.
— Вот что, — Д. резко повернулся. Гнев его успел пройти, хотя холодные искорки всё ещё поблескивали в глубине глаз. — Если я попрошу тебя провести наблюдение за мировыми линиями трёх наших…
Он поднял руку, пресекая возражение, готовое сорваться с уст Кинисс.
— … и сообщить, было ли там что-нибудь подобное… ты смогла бы это сделать? Для меня?
— Да, — ответила хансса после долгого раздумья. Да, могла бы. В нарушение одного
из запретов. Но как объяснить Д., что ей не удастся даже примерно разъяснить ему, во что он впутывает их всех… не нарушая очередного запрета? Не сносить ей головы, это точно. И очень скоро. А Д. обижается… знал бы он…— Я не собираюсь следить за процессом записи. Сама запись мне не нужна, — насмешка послышалась Кинисс в его голосе. Д. в глубине души действительно оставался ребёнком, некоторые вещи прощал с большим трудом. — Мне нужно только знать, происходит ли подобное с ними.
— Хорошо, — Кинисс чуть наклонила голову. — Я постараюсь. Но знай: меня за это ждут неприятности.
Д. поднялся, некоторое время смотрел на носки своих ботинок.
— Я погорячился, — произнёс он сухо. — Мне не следовало повышать на тебя голос. Но… — не окончив, он сердито помотал головой и протянул Кинисс руку ладонью вверх.
Сухая прохладная ладонь хансса прикоснулась к его ладони.
Если это был и не мир, то, по крайней мере, перемирие.
— А за мальчишкой я прослежу сам, — произнёс Д., когда Кинисс вышла из комнаты. Он посмотрел на часы. Через полчаса Клеммен должен появиться с отчётом. Вот и отлично.
Венллен, Лето 60, 435 Д., 20-й час
— Это всё, на что ты там наткнулся? — спросил Д. и Клеммен солгал, не моргнув глазом.
— Да.
Впрочем, солгал ли? Ведь на тетрадь он не «наткнулся»… он вскрывал тайник целенаправленно.
Д. либо не заметил фальши, либо не подал вида.
— Хорошо. Следовало бы объявить тебе взыскание за самодеятельность… — он поднялся, скрывая в бороде улыбку. Прекрасно зная, какое выражение появилось сейчас на лице у Клеммена.
— Кстати, что ты носишь на шее? — спросил Д. неожиданно, поворачиваясь к ученику. На записи мировых линий казалось, что на шее Клеммен что-то висит. Что-то неучтённое. Ох уж эта молодость…
Юноша не успел ни испугаться, ни изменить выражение лица. Руки его действовали быстрее, чем голова. Он пожал плечами, расстегнул несколько верхних пуговиц. Ох, что сейчас будет…
Д. некоторое время смотрел на шею, на которой ничего не было. Ни предметов, ни следов от цепочки или верёвки, пожал плечами.
— Извини, — бросил он, усаживаясь за стол. — Показалось. — Ему стало неловко. Словно его только что застали за подглядыванием в замочную скважину.
Клеммену с трудом удалось скрыть выражение изумления. Д. не видел амулета! Вот он, треугольник — золотой стороной вниз, как обычно. Что, не все его видят?!
— Продолжим, — Д. поднял взгляд; Клеммен успел вернуть самообладание. — Итак, ты нашёл этот обрывок…
Он положил перед собой «реликвию» номер одиннадцать — обрывок ткани, возможно, от верхней одежды, накидки или плаща — и продолжил усердно скрипеть пером.
Записи следовало вести чернилами. Притом не всякими. Это было утомительно, смешно, но инструкция есть инструкция!
8. Тень орла
Академия, остров Тишартц, Лето 62, 435 Д., утро
— Древние языки, значит, — Киент, пожилой языковед (на вид ему лет пятьдесят), в очередной раз пролистал тетрадь. — Увы, я не могу разобрать этого. Одно скажу — этому «памятнику старины» от силы три столетия.