Двое из будущего. 1904-...

Часто он стучался в калитку и нашей ограды. Лизка к нему выходила, и отрицательно мотало головой — работников у нас и самих хватало. Пацан уходил от нас не солоно хлебавши, но на следующий день снова стучался и выпрашивал работы. И снова Лизка его гнала прочь. И так повторялось почти каждый божий день. Настойчивости парню было не занимать. Лишь те дни, когда они слегли всей семьей, парень к нам не приходил, что, собственно и заставило меня озаботится и подкинуть им кое-что из жратвы. А когда они более или менее пришли в себя, пацан снова постучал в калитку. Громко так, требовательно, так, как никогда до этого не стучал.

Лизка, хмыкнув, вытерла руки о передник и пошла снова отваживать мелкого работника. И я вышел следом.

Парень предстал пред нами в образе кощея. Сильно исхудалым, со впалыми щеками и глубокими, цветом Черного штормового моря, синяками под глазами. Увидев меня, пацан стянул с головы видавший виды картуз и глубоко поклонился, сложившись едва ли не пополам.

— Чего ломаешься? — с легким удивлением спросила его Лизка. — Работы все равно дать не могу.

— Тятька с маманькой просят передать свою благодарность, — ответил он, поднимая глаза на меня. — От смерти вы нас спасли. Вероничку особливо. Если бы вы супа куриного нам не передали, то померла б она наверняка. Этим супом мы ее и отпоили.

Вероника — младшая сестра Валентина, двух годиков от роду. Веселая малышка, на голову которой так не вовремя свалились такие испытания. Видел я ее раньше, по ранней зиме, когда парень, когда сам еще был в силах, а проблема с продовольствием еще не встала так остро, со смехом катал ее на санках.

— Чего же сами не пришли? — не нашелся я что ответить.

— Они еще болеют. Только я смог встать. А как встал, так тятька меня к вам погнал. Да я и сам хотел, если честно. Сказать вам хотел…. Спасибо вам большое, Василий Иванович, пусть вас Бог благословит, — и Валентин снова сломался пополам. — Пускай вам Боженька помогает вам во всех ваших добрых делах.

И сказав это, парень пошел прочь с глубоким чувством исполненного долга. За моей спиной вдруг подал голос Данил:

— Эй, пацан!

Валентин обернулся:

— Чего, дядь?

— Жрать-то хочешь?

Он, молча, развел руками — ответа не требовалось.

— Есть для тебя работа на сегодня. Тяжелая и грязная. За жратву. Согласен?

— Да, дядь. Согласен. А что делать надо? — с готовностью откликнулся пацан и уставился на Данила глазами полными благодарности.

— Уголь с телеги раскидать. Справишься?

— Да, дядь, справлюсь. Я сильный.

— Ну, тогда присядь пока здесь. А как телега придет, так бери лопату, ведро и стаскивай уголь в тот короб. Все понял?

— Да, дядь, понял. Спасибо.

И Валентин уселся на лавочку, что стояла вкопанной рядом с воротами. Уже в доме, Данил, не дожидаясь удивленных вопросов, односложно пояснил:

— Обед свой ему отдам.

Видимо и у этого прожженного носоворота дрогнула душа, раз он решил подкормить мальчишку. Лизка, на такое заявление, взяла со стола деревянную ложку и со всего маху, шлепнула ему по лбу:

— Еще чего! Что б и не думал отказываться! Я ему гречки по-быстрому сварю.

Через два часа к воротам подъехала телега, груженная бурым углем. Валентин, как и договаривались, схватил ведро, лопату и, отстранив, спрыгнувшего с возницы, удивленного Петра, принялся за работу. Рьяно замахал лопатой. Но, все-таки сил у паренька было маловато. Вскоре он выдохся и так весело начавшаяся работа, замедлилась. Тот объем, что один взрослый человек мог сделать за двадцать-тридцать минут неспешного труда, Валентин осилил только через пять часов. Лизка, не став дожидаться полной разгрузки, решила подкормить паренька. Принесла ему миску с дымящейся кашей и, вложив ее в дрожащие руки и сунув в не сгибающиеся пальцы ложку, приказала есть. Валентин, прежде чем присесть на лавочку, настороженно стрельнул глазами в окно.

— Да ешь ты уже, не зыркай, — строго сказала Лизка.

— А тот дядя не будет на меня ругаться? Я же не до конца работу сделал.

— Не будет, — пообещала она, — ешь.

И Валентин замолотил ложкой. Сухая, без масла, гречка обжигала и вставала поперек горла. Но парень ел, пропихивал в глотку кашу ложку за ложкой, которая, тут же вставала колом. Он давился, кашлял, стучал кулаком по груди, но есть не прекращал. Лизка, видя его мучения, принесла стакан горячего и сладкого чая, который парень воспринял словно манну небесную. С такой прекрасной смазкой обед пошел веселее.

Валентин не смог осилить всю миску. Съел ровно половину и откинулся тяжело. Посмотрел снизу вверх на Лизку и спросил:

— А можно я остальное сестренке своей отнесу?

— Не надо. У меня там еще гречки много наварено, потом я ее тебе всю отдам. Будет чем подкормить сестру и родителей. А эту сам лучше доешь.

Валентин вздохнул, отправил в рот еще пару ложек, а затем, прожевав, признался:

— Нет, не могу больше, теть Лиз. Не лезет. Лопну скоро.

Лизка кивнула и, забрав посуду, ушла. А пацан спиной упал на лавку и блаженно замер, ощущая приятную тяжесть в животе. Полежал так минут десять, подождав, когда каша равномерно распределиться в желудке, а потом поднялся и снова взялся за ведро с лопатой. Залез на телегу и с новыми силами взялся за работу.

В конце, когда телега оказалась выгружена и выметена жесткой метлой, Валентин получил свою оплату — завернутый в грубую тряпку чугунок с еще теплой гречкой. Оплата, если честно, по нынешним временам просто шикарная — любой взрослый был бы рад так поработать.

— Посуду вернешь, — напутствовал его Данил, отправляя к родным.

— Да, дядь, — кивнул парень, — обязательно, дядь. Спасибо вам большое, дядь.

И Валентин, с чувством исполненного долга на негнущихся ногах поплелся домой, неся в дрожащих руках такой приятный тяжелый котелок.

Глава 16

Примерно через неделю, когда я снова сидел на берегу и лениво швырял камешки в спокойную воду, вдруг услышал тихие, аккуратные шаги, так, словно кто-то хотел подобраться ко мне со спины. Этот кто-то слишком уж легко наступал на камешки, словно боясь их потревожить. Это не могли быть мои парни — те вышагивали словно тяжеловесные кони, едва не выворачивая копытами грунт. И не могла быть Лизка, ее поступь я давно изучил. Каждое божие утро я просыпался от постукивания ее каблуков по деревянному полу.

Я обернулся. Метрах в пяти от меня оказался Валентин. Сломав передом мною картуз, он поклонился и учтиво, но без особого волнения, поздоровался:

— Доброго вам дня, Василий Иванович.

— А, это ты, Валя…. Подкрадываешься….

— Нет, не подкрадываюсь, Василий Иванович, это у меня просто такой шаг легкий. Маменька моя всегда пугается, когда я к ней со спины подхожу. Говорит, что хожу как кот. А тятька говорит, что я хожу как настоящий охотник.

— Как твои родители? Одыбали?