Двое из будущего. 1904-...

— Во-от! Вот вы все сами и сказали. Нет у вас выхода, кроме как работать по нашему плану. Василий Иванович, давайте с вами прекращать этот балаган. В ваших же собственных интересах оставаться в тесном кругу. Ну, подумаешь, случится у вас небольшая сложность в обналичивании, так что с того? Прибыль-то вы все равно получите! И весьма неплохую прибыль, надо заметить. Уж другие купцы-то вперед телеги побежали бы за такую прибыль, и саму бы кобылу на плечи взвалили, лишь бы такой доход получить. А вы…? Ведете себя как какой-то….

Он не досказал, решив сгладить фразу. Но это не особо получилось, и мое недовольство явно отразилось на моем лице. Витгефт с прямотой свойственной флотским, рубанул ладонью воздух и возгласил:

— Что за глупости, честное слово? Я, право, вас не понимаю, ведете себя как ребенок. Не хотите работать, то так и скажите, нечего нас увещевать. Нет-нет, да-да. И без вас справимся, чай не слишком мудреная наука, людей обвешивать. Ну, чего молчите? Отвечайте.

Стессель покосился на своего компаньона и в бессилии возвел глаза к потолку. После подобного любой даст задний ход и оборвет все контакты. Вот и я, словно попав под холодный душ, мгновенно затвердел, кольнув адмирала ледяным взглядом. И не говоря более ни слова, поднялся, нервно одернул полы пиджака и шагнул к вешалке. Накинул пальто на плечи и, бросив Стесселю: «всего доброго», — вышел. Дверь за спиной громко и сухо хлопнула, отсекая полный негодования возглас генерала.

Кого они смогли найти для своих делишек я узнал лишь спустя какое-то время. Через две недели после нашего разговора скоростной миноносец с Колчаком на борту и с каким-то невзрачным человеком с хитрыми лисьими глазами, ушел в Чифу. «Бураков» вернулся через двое суток, каким-то образом проскользнув мимо эскадры японцев, а вот сам караван из пяти корыт с малой осадкой, подошел к водной границе еще спустя несколько дней на самом рассвете и, встретив густой туман, встал. Проходить по фарватеру, да по минным полям никто не рискнул. Японцы, слава богу, ввиду этого же самого тумана решили взять выходной и у наших берегов не появились. Часам к десяти туман разошелся и стоящий на якоре караван наконец-то заметили с берега. К нему вышел катер с лоцманом и уже через пару часов суда, без особых проблем зайдя в залив, встали под разгрузку. Я туда сходил, оценил объемы выгружаемого, мимоходом встретил Витгефта, наблюдающего за тем как краны вытягивают сети с товаром. И увидел рядом с ним того человека, который и проворачивал сделку. Тот что-то тихо шептал на ухо адмирала и совал в руки какие-то бумаги. И вроде бы операция прошла успешно, и человек сделал все, что от него требовалось, но вот лицо Витгефта выражало такую гамму неприязни, что становилось понятно — нанятая ими кандидатура в чем-то прокололась. Что-то сделала не так. Заметив меня, адмирал стрельнул глазами, словно я оказался на казне и отвернулся.

В крепости совсем на чуть-чуть, на самую малость стало полегче. Стессель увеличил пайки солдатам и кое-что подкинул гражданским. Нас по-прежнему бомбили с двух сторон, но делали это уже как-то вяло, безынициативно. Того со стороны моря так же продолжал выводить из строя наши корабли, Ноги же со стороны укреплений, разрушал ремонтные постройки порта. И надо сказать, что их усилия, дали-таки свои плоды. Многие наши корабли оказалась повреждены и не могли без ремонта выйти в открытое море. А произвести их ремонт наши уже не могли. Не хватало уже ни инструментов, ни материла, ни оснастки, ни людей. Кое-кого из грамотных мастеровых и инженеров за эти долгие месяцы осады накрыло взрывами снарядов, так что то, что вроде бы казалось не таким сложным в ремонте, в нынешние времена оказывалось подъемным. Вот и стояли наши корабли на якоре на внутреннем рейде. У кого-то была дыра на борту, у кого-то повреждены палубные надстройки, а у кого-то оказались разбиты орудия. Железные калеки грустно страдали в грязных водах залива, с христианской гибельной покорностью терпя могучие варварские удары.

В конце апреля совершенно неожиданно для всех опять наступила тишина. Японская эскадра перестала ежедневно тревожить нас и крупнокалиберные орудия Ноги неожиданно заткнулись. Чайка, выпущенная в небо, принесла новости, что артиллерия противника вдруг стала готовиться к походу. И готовилась спешно, так, словно куда-то опаздывала. И часть пехоты снялась со своих мест и стройными колоннами ушла на север.

Куда японцы собрались, для наших генералов не казалось загадкой. Прежние слухи о том, что после поражения под Мукденом, армия противника встала в самом узком перешейке полуострова не подтвердились. Японец встал в оборону под Инкоу. Занял там высоты и как следует окопался. Поставил пушки, нарыл окопов и натянул колючей проволоки.

Куропаткин с армией подошел к портовому городу к середине апреля и, приняв короткий бой с немногочисленным противником, занял его. Сами же укрепления японцев, которые располагались на вершинах гор позади города, штурмовать сразу не решился, а расположил войска в черте поселения, разрабатывая план операции.

Сам путь на Артур японцы заблокировали крепко. С западной стороны полуострова был единственный удобный проход шириною всего-то версты в три-четыре. Равнинный коридор с плодородной почвой. Все, что было восточнее, представляло собою сплошные горные хребты, хоть и не высокие, но для многочисленной армии совершенно непроходимые. Держать там оборону противнику не составляло никакого труда. Так что нашему Главнокомандующему предстояло решение сложной задачи — взломать окопавшегося противника на весьма узком перешейке, с одной стороны которого имелись невысокие горы с засевшими на них японцем, а с другой стороны море, с которого мог вестись обстрел с военных кораблей. Намного позже я узнал, что на этом театре военных действий скопилась огромная масса людей. Куропаткин привел с собою почти четверть миллиона солдат, а князь Ивао, командующий японскими силами, закопал в горы чуть менее ста пятидесяти тысяч. Соотношение вроде бы убийственное, но, как оказалось, не в данном случае. В начале мая Алексей Николаевич предпринял первую попытку прорыва, с поддержкой артиллерии кинул в перешеек часть войск. Но не смог прорвать с нахрапа, положил тысячи людей и ни с чем отступил. Следуя своей натуре, он не проявил настойчивости, а предпочел взять паузу. Решение, вроде бы здравое, позволяющее лучше разобраться в ситуации, но нам, сидящим в крепости, эта задержка не добавляла оптимизма.

По своим каналам, то бишь через прикормленных китайцев, штаб крепости узнал, что японцы, отбившись один раз, так же сделали собственные выводы и еще глубже вгрызлись в сопки, еще больше накопали окопов и рвов. Через порт Дальний в срочном порядке стала приходить обильная помощь — продукты, боеприпасы, медицинские препараты, колючая проволока и тому подобное. И очень обидно было видеть, как мимо наших батарей, за пределом досягаемости, шныряют туда-сюда торговые суда под флагами Японии, Британии и Америки, а мы не были в состоянии что-либо сделать. Никак помешать мы этому не могли. Там же в Дальнем, как и в Талиенване и в других населенных пунктрах были развернуты дополнительные госпиталя, в которых проходили лечение раненые. Легкие, получив помощь очень быстро возвращались в строй.

Медлительность Куропаткина выбешивала. Многие, уставши ждать, позволяли себе откровенно ругать Главнокомандующего, обвинять его в нерешительности и недостойной трусости. Но в крепости не все знали, что Куропаткин пока и не мог поступить иначе. Ситуация под Инкоу сложилась патовой — слишком уж узок был коридор для наступления и слишком уж значительные массы противника стояли в обороне. Да и японская эскадра, что перестала бомбить наши корабли на внутреннем рейде, неожиданно встали на якорь в прямой видимости от китайского города и с дистанции недостижимой для наших пушек, принялась обстреливать наши войска с больших калибров. И Куропаткин был вынужден отодвинуть часть армии на несколько верст вдаль от берега. Ни о каком наступлении речь пока вестись не могла. По крайней мере, до тех пор, пока японские крейсера находились близь берега. Эскадра у японцев, если сравнивать ситуацию с карточным покером, была словно джокером — той картой, которая неожиданно усиливала раскладку противника.

Я эти дни проводил в тягостном безделье. Слонялся по унылому городу, топтал тропинки холмов, сидел на берегу пока еще холодного моря и изредка кидал в невысокие волны камушки. Деньки наступили теплые. Солнце светило, грело, заливало окрестности жаркими лучами. Из земли полезла трава, а редкие деревья пустили первые листочки. И выползли из-под земли отогревшиеся мухи, которые первым же делом собрались там, где проходили сильные бои. И над вторым фортом, разрушенным почти до основания, и над горой Высокой на долгие недели повисли черные облака жирных мух, гудящих словно натруженный высоковольтный трансформатор.

В городе помимо голода царствовала цинга. Люди страдали от недостатка витаминов. У них опухали и кровоточили десна, выпадали зубы, а воспаленные суставы причиняли людям, особенно людям в годах, постоянную, ни на минуту не ослабевающую боль. И люди, мучимые цингой, словно коровы в первые же дни слизали всю выползшую траву. Ели ее сырой, рубили на жидкие супы и просто делали растекающиеся по тарелками каши-размазни. Я однажды увидел, как какая-то семья, живущая в землянке неподалеку от меня, сварила такую кашу и сожрала ее горячей. А потом из-за вставшей колом в животе травы тря дня болела, не в силах подняться. Людей было жалко, но помочь им я не мог. Лишь продуктов немного подкинул, попросив не болтать об этом. Да потребовал от Лизки зарубить курицу и сварить из нее бульон, а потом отнести его той семье. Что она и сделала, уменьшив нашу «птицеферму» на одну голову.

В той семье имелся один пацаненок, звали которого Валентином. Подросток лет двенадцати, рассудительный и ответственный не по годам. Он, видя ту нужду, с которой столкнулись его родители, сам принял решение и пошел с отцом в город, искать работу. Отец его, мужик с уже посеребренной бородой, пошел добровольцем и за небольшую пайку стал помогать военным — в охране под ружьем стоять, завалы разбирать, да восстанавливать постройки, перебирая целые и битые кирпичи. Пацан же, понятное дело, за отцом пойти не мог и потому по его совету стал стучаться в двери людей, выспрашивать у них любую работу. Воду там принести, угля натаскать, по дому руки приложить и еще кое-что по мелочи. Чаще всего ему не удавалось найти ничего — люди лишь качали головой, показывая, что помощь его не требовалась. Но иногда, в редкие дни, ему удавалось найти хоть какую-нибудь работу, и тогда вечером он возвращался в свою землянку сильно уставшим, безумно чумазым, но абсолютно счастливым, неся за пазухой несколько корочек серого хлеба. Иногда возвращался вместе с отцом, на пару неся совместно заработанные крохи.