Двое из прошлого

ХАРАГЕЗОВ

Заведующий ателье поминутно прикладывал ко лбу свой щегольской, под цвет галстука, платок, после чего нервно, по-женски, комкал его в руках. При этом взгляд его карих выпуклых глаз красноречивее слов говорил об испытываемых страданиях. Вызов в прокуратуру был чреват крупными неприятностями. Увольнение с работы - вопрос времени, с ним Харагезов успел смириться, внутренне к нему подготовился. Злоупотребление служебным положением, мелкие нарушения финансовой дисциплины, отпуск товаров "налево", а теперь еще взятки... Тут легким испугом не отделаешься, придется отвечать. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра. Значит, арест, суд, конфискация! Ужас!.. Сколько же ему дадут? Год? Два? Больше? Наверняка больше.

Экскурс в недалекое будущее прервал следователь:

– Как же нам быть, Алексей Михайлович? Несолидно получается. Мы вас предупреждаем об ответственности, а вы...

– Я готов, - поспешно заверил Харагезов, для убедительности приложив руку к груди.
– Вы мне только намекните, что вас интересует, и я со всей душой.

– Ну, если вы не понимаете прямых вопросов, придется говорить намеками. Вы не забыли свои первые показания?

– Да-да, глупо получилось, - согласился он, как будто речь шла не о нем, а о ком-то отсутствующем.
– Не сориентировался, недооценил всей важности момента. Оказывается, вопрос с нашим работником Красильниковым стоит очень остро.
– И более доверительно добавил: - Прошу вас, не придавайте моим словам значения.

– Каким? Тем, что вы говорите сейчас, или тем, что вы сказали в прошлый раз?

– Ну что вы?
– Изобразив на лице жалкое подобие улыбки, Харагезов как можно тверже пообещал: - Сейчас я скажу все как есть. Зачем мне покрывать преступника?

– Вот и я думаю: зачем?

– Мой прямой долг говорить правду, - храбрился Алексей Михайлович.

– Совершенно верно.

– И я скажу!

– Прекрасно. Пожалуйста, я вас слушаю.

– Красильников выполнял плановые задания - это истина, не скрою. Но когда работаешь в коллективе, этого мало. Надо еще ладить с людьми, считаться с мнением общественности, и вот этого-то Игорю Михайловичу недоставало. В общественной работе он участия не принимал, пренебрегал культурно-массовыми мероприятиями, в общении с товарищами держал себя высокомерно, иногда допускал грубость...

– И поэтому вы приняли решение перевести его в отдельную мастерскую?

Харагезов на мгновение замер, словно позируя невидимому фотографу, но через секунду снова заговорил, обильно уснащая свою речь округлыми казенными оборотами:

– Боюсь, что произошло недоразумение. У отдельных наших товарищей, у Щебенкина, например, и у некоторых других тоже сложилось не совсем правильное, я бы сказал, извращенное представление о методах работы руководства. Они считают перевод на индивидуальную работу поощрением, фактом признания особо высокой квалификации отдельных работников, в то время как...

– ...это не так, - продолжил за него следователь.

– Это не всегда так, - осторожно поправил заведующий.
– Увы, в случае с Красильниковым произошло наоборот: уволить его по своей инициативе мы не могли, не было достаточных оснований. Но, простите за откровенность, избавиться от такого, с позволения сказать, работничка хотели. Вот и пришлось изыскивать средства, ставить вопрос о переводе. В целях изоляции от коллектива.
– Чтобы придать вес своим словам, он сослался на начальство: - Прежде чем принять это решение, я советовался в управлении, и там меня поддержали.

– Интересно, - заметил следователь.
– И кто именно?

Харагезов снова стал неподвижен и шевельнулся только после паузы, которой с лихвой бы хватило, чтобы навести объектив на резкость и щелкнуть затвором.

– Простите, как - кто?

– Кто поддержал?

– Ах кто?
– Он вперил удивленный взгляд в собственный носовой платок.
– Знаете, вопрос решался еще в прошлом году, так что мне потребуется время, чтобы...

– Хорошо, оставим это. Продолжайте.

Харагезов замялся.

– Если вы настаиваете, я могу позвонить в управление и уточнить, предложил он.

– Не надо, мы сами разберемся.

От уверенно произнесенного "разберемся" Алексея Михайловича бросило в холодный пот. Он заерзал на стуле, представив, что значит "разберемся" и какие это "разберемся" повлечет последствия лично для него. "Они разберутся, - с тоской подумал он.
– Они во всем разберутся. И устроят тебе, дорогой товарищ, показательный суд с общественным обвинителем в лице того же Щебенкина..."

А пока ему продолжали задавать вопросы.

– Скажите, Красильников не жаловался вам на низкую зарплату, на нехватку денег?

– Ну что вы, он получал до ста шестидесяти рублей плюс премиальные.

– А сверху?

– Простите, не понял?

– Брал он "левые" заказы?

– Вообще-то мы боремся с этим позорным явлением. В целом коллектив у нас здоровый...

– Значит, не брал?

– Ну, за всем разве уследишь, - уклончиво ответил Харагезов.
– Ходил у нас слушок, что он занимался частными заказами, но за руку в таких случаях поймать трудно. И потом, борьбой с преступностью занимаются специальные, уполномоченные на то органы, мы не вправе вмешиваться в их деятельность. Существует милиция, народный контроль...

– А как он вообще относился к деньгам?

– Я не припомню случая, чтобы у нас с ним заходил разговор о деньгах.

– Мы договаривались, что вы будете откровенны, - напомнил следователь.
– Так что постарайтесь вспомнить. Мог он, к примеру, одолжить деньги товарищу?

Харагезов собрался с духом и выпалил:

– Не думаю. Не тот он человек, чтобы вкладывать деньги, не предусмотрев процентов прибыли.

Заявление плохо вязалось со сказанным раньше, но сидевший за столом следователь не подал виду.

– Понятно. А его семейные отношения? Что вам, как руководителю, известно о его личной жизни?

– Трудный вопрос.
– Харагезов искал, за что бы зацепиться, так как тема личной жизни Красильникова непосредственно его не касалась и была сравнительно безопасной.
– У него есть дочь. Учится во втором классе. Жена не работает.
– Видя, что следователь ждет продолжения, добавил: - Мы с ним были не настолько близки, чтобы делиться своими семейными проблемами. Как там у него с женой складывалось - я не в курсе, но на днях мне звонила девушка, интересовалась Игорем. И это не в первый раз. Раньше ему тоже звонили.

– Вы уверены, что звонила посторонняя девушка, а не жена Красильникова?

– Конечно, посторонняя, - оживился Харагезов.
– Жену зовут Тамара, а звонила Таня.

– Она что же, назвала себя?

– Нет. Просто я слышал, как кто-то во время разговора позвал ее, обращаясь по имени, и она ответила, что через минуту освободится.

– Так когда вам звонила эта самая Таня?

– Позавчера, кажется. Да, позавчера. В первой половине дня. Спросила, вышел ли на работу Красильников. Я сказал, что нет. Тогда она поинтересовалась, не болеет ли он и если болеет, то когда выйдет... Харагезов запнулся.