Двое из прошлого

Как и ожидал, Игорь загорелся:

– Вот это размах, я понимаю!

– Ты, парень, еще не представляешь того размаха. Он, Дмитрий-то, в немцев не шибко верил, знал: будут деньги, будет и сила, и власть - все будет, потому и рассчитывал только на себя. Представь: сотни обручальных колец, перстни, монеты царской чеканки, часы с браслетами! Возьмешь такой - рука отвиснет.

– А ты не преувеличиваешь?
– засомневался Игорь.

– Дурак. Знаешь, сколько народу в сорок втором ко рву поставили?..

– Так он с расстрелянных снимал?!

– И снова ты дурак, парень. Ну какая тебе разница, с кого снимал? Ты, что ли, этим занимался? Да и не знаю я точно. Может, и не снимал вовсе, может, ему немцы приносили. Среди них тоже спекулянтов хватало.

– В принципе верно, но...

– Что "но", что "но"? Отказался бы ты, к примеру, от килограмма золота? А?

Игорь ухмыльнулся:

– Чего зря языком молоть: отказался - не отказался. Был бы этот килограммчик в натуре, а уж я бы нашел ему применение, будь спокоен.

– Ну а если есть?
– спросил Волонтир, невольно понизив голос, так как впервые открыто произносил то, что не давало покоя все три года.
– Если есть такой килограммчик, что скажешь?

И подробно, пугаясь и одновременно удивляясь своей откровенности, рассказал, как часто в послевоенные годы вспоминал вещички, попадавшие в их дом от немецких офицеров, как удивился, узнав, что Дмитрий жив и привлечен к уголовной ответственности.

На допросах он не стал скрывать темные делишки брата в оккупацию, но при рассмотрении дела в трибунале изменил показания в его пользу. Произошло это по следующей причине. В один из первых дней судебного заседания его разыскал среди свидетелей словоохотливый адвокат, защищавший брата, и, отозвав в сторонку, передал привет от Дмитрия и его слова: "Если все обойдется благополучно, он сможет забрать себе все". При этом адвокат поинтересовался, не идет ли речь о деньгах. Волонтир поспешил ответить отрицательно, хотя сразу понял, что имеет в виду старший брат, понял так ясно, что, разволновавшись, вышел на улицу, чтобы никто не видел его дрожащих рук. Догадаться было и в самом деле несложно, так как ни на что другое, кроме ценностей из железного ящика, старший брат намекать не мог.

"Значит, не увез, спрятал", - ликовал Волонтир, прикуривая от вздрагивающей в пальцах спички. Стал перебирать в памяти полузабытые узелки с перстнями, монетами, массивными часами из тусклого желтого металла и только полчаса спустя, немного успокоившись, подумал: надо еще узнать, где спрятано. Дмитрий дал ему понять, что скажет, если все будет б л а г о п о л у ч н о. Значит, из кожи вон надо заслужить, сделать что-то для него! Но что? Над трибуналом не властен, свидетелей не подкупишь, остается изменить собственные показания. Скорее всего на это он и намекал, желая смягчить свою вину.

– Ну и ну, - удивился Игорь, слушавший внимательно, заинтересованно.
– Много же ты выжал из одной фразы.

– На то и голова к плечам привешена, а не тыква, парень, - усмехнулся польщенный Волонтир.

– И что, сказал он тебе, где ящик?

– Прежде с меня семь потов сошло. Хотели даже к суду привлечь за ложные показания, но обошлось, сослался на память. Зато после приговора Дмитрий передал, что, мол, в печке кафель сменить надо. Там, значит, спрятана коробка.

– И известно, где печка-то?

– Не было бы известно, не затевал бы разговора. Но сначала скажи: поможешь?

– А ты уверен, что не соврал он тебе?

– Перед смертью? Его ж к расстрелу приговорили!

– Вот именно, что перед смертью.

Волонтир подозрительно повел глазами.

– Не юли! Говори прямо, согласен или нет?

– Ну согласен.

– Без "ну". В случае чего с того света достану, парень, так и знай. Со мной не шути, обожжешься!

Игорь успел догадаться: ценности спрятаны в квартире Щетинниковой, недаром Жора так "болел" обменом. Догадался, но не стал забегать вперед и терпеливо выслушал историю о том, что во время оккупации в их двухэтажном доме располагалась казарма зондеркоманды. В доме напротив - следственная тюрьма. На фасаде, со стороны улицы, висел флаг со свастикой, а перед домом ходили с карабинами часовые. Старший брат Волонтира занимал комнату на первом этаже, ту самую, в которой живет Щетинникова. Печь находится в этой комнате, вернее, не печь, а выложенная кафелем стенка, когда-то протапливавшаяся из другой квартиры.

В тот вечер они расстались поздно. Сошлись на такой идее - ее подсказал Игорь: достать старухе путевку в санаторий, уговорить ехать и в ее отсутствие обделать дело. Для осуществления этого плана Игорю следовало войти в доверие к Нине Ивановне, проявлять всяческую заботу и внимание, чтобы затея с путевкой не показалась ей подозрительной. Ценности решили разделить поровну.

Трудно сказать, принимал ли Игорь всерьез историю с кладом. Были, конечно, сомнения. Но в ноябре, когда Жора так легко согласился одолжить ему четыреста рублей, пошедших на взятку Харагезову, да еще прибавил двести на путевку, он поверил окончательно. Щедрость приятеля, значительность суммы - аргументы, против которых Красильников устоять не мог. На следующий день он нанес визит соседке и с тех пор заходил каждый вечер. Харагезов обещал достать путевку, и, если бы не смерть Щетинниковой, возможно, все повернулось бы по-другому.

Около восьми вечера семнадцатого января у Нины Ивановны случился сильнейший приступ. Она попыталась встать с кровати, кликнула ослабевшим от боли голосом соседей, но тромб, подобравшийся к сердечному клапану, в секунду оборвал ее жизнь.

К девяти, слегка поссорившись с Таней, домой вернулся Игорь и по установившейся за последние два-три месяца привычке постучал к Щетинниковой. Не дождавшись ответа, толкнул дверь, вошел и обнаружил труп соседки. Был соблазн сразу взяться за поиски, но шум могла услышать Тамара. Игорь рисковать не хотел. Он позвал жену, а сам выскочил к Волонтиру. Того дома не было - ушел на суточное дежурство. Игорь вернулся, отослал плачущую Тамару звонить в "Скорую помощь", собрался было, пока никого нет, простучать стенку, но помешала дочь...

Дальнейшее он помнил как в тумане. Приехали врачи, сидели, писали что-то. Игорь сказал, что он берет хлопоты с похоронами на себя. "Скорая" уехала. Приходили соседки, причитали вполголоса, плакали. Ушли. В одиннадцать, улегшись в постель с Тамарой, он стал обдумывать создавшееся положение. Жена долго ворочалась, мешая сосредоточиться, а когда заснула, он понял, что идти среди ночи в комнату, где лежит покойница, не сможет.

Наутро проснулся с готовым планом. Съездил на работу предупредить начальство, оттуда - в похоронное бюро, на кладбище, снова в бюро, и к часу дня все было в ажуре: соседки уложили старуху, гроб снесли в машину, отвезли, закопали. Около трех он уже был дома.

– Приходили из домоуправления и опечатали квартиру, - огорошила новостью Тамара и спросила: - Ты не забыл? Сегодня восемнадцатое.

– Ну и что?

– Годовщина нашей свадьбы.

Он ругнулся, удивляясь ее простодушию, но слова жены натолкнули на спасительную мысль.

– Значит так, собирай Наташку и езжай к отцу.
– Знал, что дорога туда и обратно с транспортом, разговорами у тетки о житье-бытье займет, как минимум, три часа.
– Оставишь Наташу и возвращайся с Федором Константиновичем. Отпразднуем. А я отдохну, устал что-то.

Едва дождавшись, когда хлопнет дверь в подъезде, подошел к двери в комнату Щетинниковой.

Поперек створок была приклеена четвертинка листа с чьей-то подписью и круглой домоуправленческой печатью. Сбегал к себе за бритвенным лезвием, попробовал поддеть - бумага надорвалась. Снова попробовал - опять надрыв. Кое-как справился. Сунул в замочную скважину ключ, висевший у входа на гвоздике, повернул. Дверь отворилась.

Внутрь через щели в ставнях падали полоски света. Пустая кровать, наспех застеленная шелковым покрывалом, стояла справа, слева - торшер.