Двойная игра

– Ну и каково, а?
– Само собой, при этих словах генерал имел вид столь торжественный, что осадить его у меня бы рука не поднялась.

– Признаться,... Я успел посмотреть только две картины, - аккуратно начал я, но тут меня неожиданно перебил генеральский собеседник:

– Целых две!? Вот как... А скажите, пока вы их разглядывали, не почувствовали чего-нибудь такого... Как бы выразиться? Непривычного.
– В его практически непроницаемом взгляде на этих словах я уловил явное любопытство.

Тут я перевёл свой взгляд на раздувающееся от восторга (кстати говоря, и без того вполне объёмное) лицо генерала. Он с абсолютно счастливым лицом указывал на своего собеседника пальцем руки, дополняя свои жесты весьма выразительными взглядами в мою сторону и явно не находил слов. Прямо-таки, ни одного - это тоже было видно по его лицу. Наконец, он обратил на своего собеседника сразу два указательных пальца на обеих руках и восторженно выдал мне:

– Он!

А я-то ожидал увидеть какое-то неопрятное лохматое чудище с серьгой в ухе, ну или как там у нас выглядят современные художники-концептуалисты. Но вместо этого наткнулся на совершенно невзрачное лицо человека, по ошибке попавшего не в ближайший гастроном, а на открытие выставки. Хорошо ещё, что я не успел при нём сболтнуть лишнего... Однако я не стал тратить моральных сил на соблюдение приличий, осознав, что меня занимает совсем другое.

– Признаться, я почувствовал, да. Эта ваша улыбка, на картине, мне показалось, что она существует вне времени - сказал я, - почему-то она совсем не похожа на улыбку ни одного человека, которому суждено умереть.

– А с чего вы так решили?

– Я? Пожалуй, я вас огорчу - я ничего не решал. Но я это почувствовал. Да, я не могу похвастать тем, что доверяю кому-либо. Я даже не могу доверять самому себе, но я доверяю своим чувствам, понимаете? И вообразите, эти чувства прямо сейчас мне твердят, что не только дети, но и все люди - цветы жизни, которые могут становиться всё лучше лишь в следующих своих проявлениях; что они бессмертны, пока стремятся к совершенству.

– Вот как?
– отозвался художник.

Признаться, я несколько опешил от своих же слов. В то же время я разглядел на невозмутимом лице своего собеседника довольно таки сосредоточенную скуку (если я правильно подобрал эпитет, описывая это похуистическое лицо). Гена же был доволен дальше некуда. Он радостно потирал свои ручищи, затем заграбастал ими недопитую выставочную бурду из тонких (но изящных) щупалец художника и походкой моряка направился таранить ничем не повинную публику.

– Генерал сделал мне интересное предложение, - осторожно начал художник, - он сказал, что мы будем продавать мои портреты. Но я никогда... Не писал портретов.

– И небось, это его не смутило? Ну да, генерал у нас такой...

– И ещё, - словно бы не заметив моей реплики, продолжил художник, - ваш друг находит мои картины интересными и многообещающими...

Ну конечно. Не надо быть гением, чтобы найти подход практически к любому художнику. Но всё же я пока что не воспринимал интересы генерала своими собственными, а потому спросил:

– Скажите, а что же именно нашего общего друга так восхитило в ваших работах?

– Ну...
– Начал, было художник.

Но тут неожиданно перед нами вновь возник генерал, держа в каждой руке по бокалу вина, которые тут же передал нам. Освободившимися руками он приобнял нас обоих за плечи и заговорщицки изрёк:

– Итак, дети мои... У меня созрел план! (тут он обратился только ко мне) Ну как, многообещающая выставка?

Вот хренов гена! Как раз таки многообещающего я в этих картинах не увидел ничего. Конечно, я не успел познакомиться со всеми экспонатами, но по правде говоря, и не слишком-то рвался (думается мне, в этом порыве я был солидарен с некоторыми посетителями этой выставки). Ощущение от просмотра напоминало, скорее, смутный и не слишком приятный сон. Пока я думал, что ответить генералу, мой взгляд остановился ещё на одной картине. Вроде бы ничего особенного - старенький автобус застыл в ожидании рейса, и облокотившийся на него водитель перед дорогой вводит себе какую-то инъекцию. Можно сказать, будничная сцена. Цифра "7" на номере маршрута почему-то написана ярко алым цветом, лица водителя не разобрать, он слишком не в себе. Оно потеряно, выходит, им, намотано на покрышки, пыльные километры и частые остановки по требованию. Кто бы согласился ехать в таком автобусе? Скоротать в нём ночь, при условии, что далеко не обязательно уставший пассажир на утро шагнёт из него прежним. Генерал уже, получается, внимательно разглядел все мои мысли (только вот не знаю, когда; может быть, давно?), потому-то так важно заметил:

– В том-то и дело. Что всё на них неправильно. Настолько, что на этом можно делать бабки! Ты представляешь, сколько найдется желающих не появляться на этих полотнах!?

Ну что сказать? Тут он меня покорил. В который уже раз.

И меня, наконец, посветили в их грандиозные планы. Самое главное (а это я уже понял самостоятельно) заключалось в том, что изображенное на картинах каким-то образом имело место в жизни. Причём, лично я затруднялся сказать, в каком времени, но, так или иначе, разглядывая полотна, я приходил к осознанию, что всё <так> и есть. Была ещё одна особенность: воспринятое мною от этого (с позволения сказать, художественного) просмотра, мне решительно не нравилось. Любой сюжет, которого касалась кисть художника, как-то сразу поникал, скукоживался и начинал дурно пахнуть. Точнее, это было самое негативное развитие сюжета из всех возможных. Картины каким-то образом подчиняли себе воображение.

Генерал, в принципе, дело придумал - находить несчастных потенциальных моделей для будущих портретов. Затем следовало "затащить" их в мастерскую к художнику, и, глядя на заходящиеся от ужаса лица (художник первым делом демонстрировал бы им наброски их портретов), начинать переговоры... При этом, генерал брал на себя и поиск уязвимых мест (собственно говоря, речь шла о поиске клиентов), и убеждение наших несчастных жертв в том, что их чудесные портреты вполне себе могут никогда не появиться на свет (в этот момент ужас на лицах постепенно освобождал место лучику надежды). Оказываемое действие портретов на самих людей обещало быть сокрушимо-непередаваемым. Моя же задача заключалась в завлечении клиентов. Генерал весьма тонко подметил мою реакцию от просмотра картин на выставке; он хотел, чтобы я "помогал" людям увидеть в картинах куда больше того, что было на них изображено, увлекать подобными откровениями будущих клиентов (разумеется, без негативной составляющей), и собственно, открывать им глаза на эти самые будущие миры (что делать художник категорически отказывался, а генерал попросту не умел).

Само собой, первая встреча с клиентом у меня должна была проходить без присутствия самого художника и гены. Признаться, во всём этом я не увидел ничего зазорного. Главным образом, я не увидел здесь никакого обмана. Ну то есть, каждый был волен воспринимать себя так, как ему вздумается, и я не чувствовал себя за это ответственным. К тому же, хоть и крайне негативная (но какая есть), но изображенная на картинах реальность, была всего лишь одной из точек зрения. По сути, каждый клиент мог быть с нею согласен или же наоборот - в том и заключался его собственный <выбор>. Моя же задача состояла, скорее, в предоставлении ему вариантов этого самого выбора. Мой милый друг, признаюсь тебе, эта возможность меня сильно увлекла. Представь себе машиниста, который гонит свой состав по прямому участку пути. И вдруг он видит прямо перед своим тощим машинистским носом развилку на путях. Он срочно бросается к карте, где, разумеется, и в помине нет никакой развязки; но она уже близко. И пока он гадает, куда же именно свернёт его поезд, я, с твоего позволения, продолжу свой рассказ.

* * *

В течение следующих дней мне пришлось познакомиться со всеми творениями моего новоиспеченного коллеги. Я неоднократно заходил на выставку (на которой заставал, как правило, лишь пару-тройку посетителей в полуобморочном состоянии) и в мастерскую, где гена срочно организовал косметический ремонт. Краем глаза я заметил целую стопку девственно чистых холстов, прислонённых к одной из стен в мастерской. Но даже на них я не мог смотреть без содрогания, представляя себе, во что эта нетронутая красота может превратиться.

Генерала в эти дни я видел только пару раз, и то - мельком (оба раза издалека). Он постоянно решал какие-то насущные вопросы, что-то с кем-то бесконечно согласовывал. Я хорошо мог его понять, и потому <не мешал>. Вообще-то, он был, можно сказать, в своей стези. Думаю, он даже ловил от всего этого кайф, по крайней мере, мне хотелось так думать. В какой-то момент он всё-таки неожиданно возник прямо передо мной и протянул мне в руки измятый листок бумаги. Ну конечно, "список будущих жертв" нашего отважного полководца был скрупулезно и собственноручно выведен им на бумаге. Не удивлюсь, если он был в единственном экземпляре.