Двойной без сахара

Что же приготовить на ужин и желательно без похода в магазин? У меня на планшете неоконченная иллюстрация, с которой я не укладываюсь в обозначенный издательством срок. Первая книга с моими кроликами вышла в начале весны. На очереди кошечки и собачки…

Я вернулась к ноутбуку, чтобы погасить экран, и вспомнила, что так и не ответила на сообщение от девчонки, с которой мы вместе приехали в Калифорнию по «work&travel» уже, кажется, миллион лет назад… «Нет, это не муж. И он меня не обнимает. Он за меня держится. У него нога больная…»

Я перевела взгляд на часы — как не опоздать с ужином? Для начала закрыть бесполезный Вконтакте! Надо ж было промахнуться кнопкой и послать ссылку на статью про мою выставку вместо маминой лички на стену на всеобщее обозрение! Кому важно, тот и так узнает, что у меня все хорошо. Мисс Брукнэлл прислала поздравительное письмо еще до публикации фотографий с открытия. Я хотела сначала сухо поблагодарить, но потом попросила критики и получила длиннющий список того, что бы она подправила в моих работах. Теперь я отправляю Лиззи каждый рисунок — какое счастье, что мы обе счастливы в новых личных отношениях и потому оказались способны вернуться к прежнему общению «учитель-ученик».

Мое же учительство провалилось с треском. То есть к Рождеству я шарахнула папками с детскими работами по обеденному столу и сказала Шону, что завтра мой последний день в детской арт-студии.

— И что ты теперь будешь делать? — спросил Шон совершенно спокойно, будто заранее знал о моем решении.

— Рисовать! В Штатах говорят, что семья счастливая, только если жена в ней счастлива. Я на работе несчастна и денег эта работа тоже не приносит. Так что…

Шон отодвинул полупустую чашку и протянул ко мне руки — я вложила в его большие ладони дрожащие пальцы.

— А у нас говорят: хочешь, чтобы тебя похвалили — умри. Хочешь, чтобы поругали — женись.

— Шон, здесь нет твоей вины! Я сама согласилась на эту работу и честно отработала семестр, ни разу тебе не пожаловавшись на жизнь. А сейчас у меня на уме другое. Если я не смогу добиться успеха на новом поприще, я вернусь к преподаванию и покорно понесу свой крест.

— Что ты собираешься делать? — Шон повторил вопрос с возросшим недовольством.

— Это пока секрет.

Шон сжал мои пальцы:

— В семье не должно быть секретов.

— Тогда назови это сюрпризом и пожелай мне удачи.

— Я лучше промолчу. Я же ирландец!

А Джордж англичанин, ему секреты не претят. Когда мы получили приглашение на день рождения Элайзы. я впала в ступор и долго не могла понять, какого RSVP ждут от нас Вилтоны, хотя понимала, что Шон ухватится за любую возможность лишний раз увидеться с сыном. Я написала новую картину — теперь с двумя кроликами — Венди Дарлинг и Питером Пеном — и преподнесла в подарок имениннице. Элайза обрадовалась, но моим настоящим поклонником стал ее отец. Мистер Вилтон не мог, как обещал, купить мою первую картину, потому что всех кроликов я им подарила. Он предложил мне продолжить кроличью серию и выставить картины в книжной лавке его приятеля, где их могут приобрести посетители.

Я работала два месяца в те несколько утренних часов, которые были у меня до начала работы, и заметала все следы. Боясь провала, я попросила Джорджа держать выставку в тайне не только от Шона, но даже от Кары. Я почти поругалась с Шоном, заявив, что лечу в Лондон посмотреть мюзикл и получить вдохновение, потому что дети в студии высасывают из меня все соки. Он требовал оставить богемные замашки, если хочу жить с ним. А я, пытаясь удержать сердце в груди, бросила ему в лицо, что он обещал принять меня такой, какая я есть. Он ушел спать на диван и утром я не нашла его дома, но не стала звонить и вызвала такси. Если выставка выгорит, Шон простит меня. Если критики разнесут мои работы, он пожалеет меня. Я не сомневалась в нем, и все равно плакала в самолете, проклиная свою неуверенность и дурацкую конспирацию. Зачем Джордж устроил официальное открытие? Неужели нельзя было просто повесить картины, как мы с ним договорились? На что мистер Вилтон заявил, что я ничерта не смыслю в бизнесе и попросил рисовать дальше, чтобы ему было, что продавать. Вернулась я через день и в дверях аэропорта Корка столкнулась с Шоном.

— Джордж позвонил мне…

Почему же мужики не в состоянии держать язык за зубами!

— Я хотела сама рассказать дома, — расстроилась я, приняв букет роз.

— Он позвонил мне еще до твоего отъезда. Я разозлился на то, что ты скрыла от меня свои работы. Я ведь до последнего надеялся, что ты позовешь меня с собой.

 — Шон… — Я отвернулась от его поцелуя. Мне было стыдно.

— Думаешь, я отпустил бы тебя в Лондон одну? Я знал, что тебя встречает Джордж.

— На мюзикл я бы никогда и не поехала. Прости меня, Шон. Когда-нибудь я научусь верить в себя.

— Научись верить в меня. Не надо мне ничего доказывать — ив горе, и в радости я не разочаруюсь в тебе.

И вот я снова не могла сказать о договоре с издательством. Рекламный ход Джорджа сработал. Может, конечно, Шон давно все знает и просто подыгрывает мне. Пусть лучше будет именно так, но Шон все же не выдал длинный язык мистера Вилтона, потому что на его лице отразилась гремучая смесь удивления и гордости, когда он распечатал сверток с первой книгой с моими иллюстрациями. Над второй я работала уже в открытую — между мужем и женой не может быть секретов.

Мы не дотянули до года. Я подпала под влияние Брета Фланагана и пошла учить ирландский гэльский для поддержания ирландской культуры — пока записалась только на один курс, потому что на большее после работы не оставалось времени. И Шон тут же напомнил, что не крутит романы со студентками и не позволит мне дискредитировать себя перед коллегами. Пришлось написать родителям, чтобы получали скорее шенген. Хотя, конечно, для вида я посопротивлялась, но все мои доводы, что стоит подождать до лета, разбились об его железный аргумент:

— Какого черта начинать учить ирландский, если ты не выходишь замуж за ирландца и не остаешься с ним в Ирландии? Только не начинай про культуру…

Наверное, надо было ответить, что я мечтаю перевести песню, которую он, к большой радости Роберто, написал к седьмому октября. Я не запустила в него подушкой, наверное, потому, что Шон исполнил ее без аккомпанемента гитары. Или потому что уткнулась в эту подушку и разревелась, как дура — как влюбленная дура. Я не поняла ничего, кроме своего имени, но мне и не нужен был перевод — мне достаточно было видеть выражение лица Шона. К девятому ноября я написала пастораль с фотографии — Шон, Джеймс и Старый Капитан. Писала я ее после работы прямо в детской студии, где и спрятала холст до дня икс. Сейчас он висит в гостиной и служит мне своеобразной арт-терапией — я никогда не стану претендовать на ту часть сердца, которая отдана Джеймсу Вилтону. А оставшееся мне я не отдам никому. Пока, во всяком случае.

— Пришли фотку мужа, — получила я следующее сообщение от бывшей подружки.

— У меня в сети ничего нет. Извини.

Русская беспардонность! Фотография у меня есть только на рабочем столе в ноутбуке — мы на пороге университетской церкви. И в семейном альбоме мистера и миссис Шон Мур, копию которого я отдала родителям. В сети не должно быть ни одной фотографии. У меня муж профессор. Да и мне не стоит светиться, работодатели тоже проверяют профили соискателей в социальных сетях. Да и потом — все, кого действительно интересуют мои дела, спросят меня напрямую, а любители замочной скважины пусть идут лесом.