Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914
Шрифт:
Вена признала все завоевания Бонапарта в Италии, согласилась на учиненную им перекройку карты Германии в пользу своих сателлитов. Австрия потеряла Венецию, Истрию, Далмацию, уступив их итальянскому королю, то есть тому же Наполеону, который стал непосредственным соседом Османской империи. Случилось то, чего пуще огня боялся царский двор. Чарторыйский счел, что Турция «отдана во власть Бонапарте»[334].
Россия осталась на континенте в полном одиночестве. Австрия залечивала полученные раны, Пруссия ждала подачек со стола победителя. Властитель Франции, Италии, Швейцарии, протектор Рейнского союза «и прочая, и прочая» взирал на плоды своего полководческого гения. О том, чтобы скрестить с ним мечи один на один, было страшно и подумать. Последовавшая мирная инициатива российского двора выглядела как-то несолидно, в Париж снарядили статского советника (то есть полковника на гражданской службе) П. Я. Убри. Его снабдили инструкцией, оставлявшей мало надежд на ее
Результаты поездки превзошли все ожидания – в том смысле, что подобного провала в Зимнем дворце все же не ожидали. Французы во главе с генералом А. Кларком выдвинули жесткую программу урегулирования: признание наполеоновских ставленников на тронах Неаполя, Голландии, Баварии, Вюртемберга и др., отказ от покровительства Молдавии и Валахии, и права прохода российских военных судов через Босфор и Дарданеллы[335].
Убри отказался обсуждать «странный проект», но, свидетельствовал сей чиновник, французское правительство «так наседало на меня, что я согласился подписать окончательный договор» 8 (20) июля 1806 года. По его условиям российские войска покидали Далмацию: Ионическая республика провозглашалась независимой без консультации с Турцией, ее формальным сюзереном, российский гарнизон на острове Корфу сокращался до 4 тысяч человек. По секретной статье неаполитанский король переселялся с Сицилии на Балеарские острова, принадлежавшие Испании.
В Петербурге, ознакомившись с подписанными Убри бумагами, ахнули. Он грубейшим образом нарушил данные ему инструкции. Договор хоронил всякую надежду на индемнизацию (возмещение) пострадавшим государям, а вместе с тем и расчеты на сохранение хотя бы пошатнувшегося равновесия сил на континенте, молчаливо признавалась вся система наполеоновского господства в Европе с покорными королями и князьями. России предлагалось удалиться от европейских дел и предоставить их решение Бонапарту. Придя в себя от шока, Государственный совет высказался против ратификации договора[336]. Прыткому не по разуму Убри предложили пожить в поместье для отдыха и размышлений.
Отношения с Францией были испорчены окончательно. Отечественная дипломатия принялась обхаживать прусского монарха с целью вовлечь его в коалицию, преодолевая его сомнения, колебания и страхи, и на сей раз успешно. В сентябре 1806 года Пруссия, а вслед за нею и Швеция, напуганные отнюдь не призраком французского всемогущества, примкнули к России и Великобритании. А в октябре прусская армия, еще овеянная славой побед Фридриха Великого, рассыпалась под ударами наполеоновских войск. Англичане сидели на своем острове. Россия вновь оказалась один на один с грозным завоевателем.
С нелегким сердцем Александр решился 16 (28) ноября 1806 года открыть военные действия против Высокой Порты. После долгих колебаний его выбор главнокомандующего остановился на дряхлом фельдмаршале М. Ф. Каменском, хотя тот честно заявлял, что по старости на эту ответственную роль не годится. За семь дней командования он нанес своим войскам больше вреда, нежели неприятель, завязший в непролазной осенней грязи. Каменский немедленно распорядился начать отступление, предписав некоторым частям для ускорения марша оставить пушки[337]. Хорошо еще, что Наполеон заподозрил скрытый стратегический замысел в непонятных маневрах старца и преследовать отступающих не стал. Оправившись от «командования» Каменского, русские дали два кровопролитных сражения под Пултуском и Прейсиш-Эйлау, в которых держались с честью, и обе стороны приписали победу себе. Кровь лилась рекой. А тут еще Турция.
Почти на протяжении всего 1806 года отечественная дипломатия прилагала отчаянные усилия, пытаясь воспрепятствовать переориентации Высокой Порты на Францию. Если Турция ринется в объятия Наполеона, мрачно предрекал посланник Италийский, ее ждет гибель, в то время как сохранение Османской империи является предметом постоянной заботы царя. Про себя дипломат полагал, что увещеваниями делу не поможешь, надо Порту «содержать в страхе» и для убедительности занять войсками Дунайские княжества. Той же позиции придерживался Чарторыйский[338].
Порта в ответ на увещевания потребовала прекратить проход через Проливы российских военных и торговых судов, тем самым гарнизон острова Корфу и эскадра адмирала Д. H. Сенявина отрезались от баз снабжения и ставились под удар войск маршала Мармона. Французские уши явно торчали из турецкой «инициативы».
10 (22) сентября 1806 года А.Я. Италийский обратился непосредственно к султану Селиму, пытаясь предостеречь того от союза с Наполеоном: у последнего в Далмации, уверял посланник, небольшие силы, и он
не сможет предпринять ничего эффективного, «пока у вашего высочества будут для защиты империи два таких верных и бескорыстных союзника», как Россия и Англия[339]. Италийский погрешил против истины, обрисовав радужную картину российско-британского преобладания в регионе. Вскоре произошел молниеносный разгром Пруссии, дела антинаполеоновской коалиции пошли хуже некуда, и его аргументы повисли в воздухе.Роль беса-искусителя в Стамбуле исполнял способный дипломат, генерал О. Ф. Себастиани. Инструкции для него продиктовал лично император: его задача – внушить доверие к Франции, стремящейся к укреплению власти падишаха. Он, Наполеон, не посягает ни на вершок турецкой земли; будь ему предложено хоть три четверти ее пространства, он гордо ответит – нет.
Французские агенты распространяли слухи о готовящемся, для России унизительном мире. Порта запретила своим подданным-грекам, владельцам судов, плавать под российским флагом, как то водилось раньше, она, по подозрению в пророссийских симпатиях, сместила с престолов господарей Дунайских княжеств К. Ипсиланти и А. Мурузи. Себастиани и соблазнял, и запугивал турок: они стоят перед выбором – или война с гениальным и непобедимым Наполеоном, или с покинутой союзниками неудачницей-Россией с возможной перспективой возвращения Крыма. Так стоит ли колебаться? С помощью своей супруги-креолки ему удалось установить связи в серале: одна из жен султана, мать будущего султана Махмуда II, француженка-креолка (и родственница третьей креолки, супруги Наполеона Жозефины Богарнэ), в молодости попавшая в плен и очутившаяся в султанском гареме, охотно беседовала с соотечественницей[340].
И все же Селим медлил и не принимал решения. Действия французов противоречили их сладким речам. Расположившись после Пресбургского мира в Далмации, они мимоходом заняли Дубровник (Рагузскую республику, входившую в состав Османской империи) и положили конец более чем тысячелетнему существованию этого славянского государства. Надо было усмирять сербское восстание. Паши по Дунаю своевольничали и явно проявляли сепаратистские тенденции. Французские посулы на бумаге не могли заменить батальонов на поле боя. А.Я. Италийский докладывал: «Порта внутренне худо расположена к нам, но, не чувствуя себя в силах явно обнаружить образ своих мыслей, вероятно, ожидает времени, когда Бонапарт соберет значительные силы в Далмации, и тогда соединится с Францией». Вывод вытекал сам собой: ждать опасно. Лазутчики представляли занятие Дунайских княжеств чем-то вроде увеселительной прогулки: гарнизоны в Хотине, Бендерах и Измаиле слабы, а склады в этих крепостях ломятся от запасов продовольствия и фуража. Местное население русским сочувствует. Со всех сторон раздавались предупреждения: промедление если не смерти подобно, то уж точно – потере позиций на Балканах. Последним аргументом, побудившим самодержавие отбросить сомнения, явилось донесение генерала H. H. Михельсона, назначенного командующим Дунайской армией: «Замыслы французов на Молдавию и Валахию явственны, их предприимчивость и быстрота известны. Ежели мы не упредим их до берегов Дуная, то ручаться нельзя, чтобы они нас не упредили, и тогда будет трудно бороться»[341].
Александр медлил до середины октября 1806 года. В рескрипте на имя Михельсона царь подчеркивал, что не имеет никаких намерений «относительно завоевания принадлежащих Турции владений»[342], и собирается лишь восстановить с ней союз. Генерал располагал ограниченными силами, которые в последний момент были ослаблены переброской значительной их части на север, против Наполеона. Границу перешли всего 33 тысячи человек.
Порта не устрашилась вызова и 18 (30) декабря 1806 года объявила России войну. Показательно, что в числе российских грехов упоминался захват «мусульманских земель Крыма и Гюрджистана» (Грузии), что выдавало реваншистские устремления Дивана. Соответствующего царского манифеста не последовало – возможно, Александр надеялся быстро погасить конфликт. Война с российской стороны осталась необъявленной.
Вооруженные силы Порты на бумаге выглядели солидно: 260-тысячная армия, флот в 12 линейных кораблей и 6 фрегатов. Но многие паши тянули в свою сторону, 25-тысячный корпус сражался против сербов, большие силы охраняли Стамбул от возможного британского десанта. Армия Михельсона почти без сопротивления заняла крепости Хотин, Бендеры и Килия, но под Измаилом русские застряли, не решаясь на штурм.
19 февраля 1807 года эскадра английского адмирала Д. Дакуорта (6 линейных кораблей, 3 фрегата) вошла в Дарданеллы, проникла в Мраморное море, расстреляла стоявшие там турецкие корабли. Назвать эту операцию сражением не поворачивается язык: по случаю праздника Курбан-байрам почти все турецкие офицеры и матросы пребывали на берегу. В Константинополе воцарилась паника. Посол Ч. Арбетнот, прибывший на флагманском судне «Роял Джордж», предъявил туркам ультиматум с условиями, которые можно навязать разве что разгромленной стране: выслать Себастиани (что означало – порвать с Францией), возобновить союз с Англией и Россией, согласиться на пребывание российских войск в Дунайских княжествах и британского флота в Проливах.