Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914
Шрифт:
Встревоженный творившимся произволом, Александр I запросил мнение своего статс-секретаря, грека-корфиота Иоанна Каподистрии, либерально настроенного выдающегося дипломата, относительно перспектив России на Балканах. Тот изложил свою точку зрения в пространной докладной записке.
Бухарестский мир представлялся Каподистрии недостойным паллиативом, договор следовало отвергнуть и настоять перед Портой на заключении нового на следующих основаниях: Сербия, Молдавия и Валахия – княжества с широкими автономными правами под управлением принцев из немецких владетельных домов, людей гораздо более самостоятельных, чем назначенцы султана. И тогда престиж России в Юго-Восточной Европе возрастет в колоссальной степени, а перед населяющими регион христианскими народами, прежде всего греками, откроется путь к независимости. Союзные дворы, «обезоруженные бескорыстием России» (!), не станут возражать против предлагаемой системы и даже выступят ее гарантами. Что же касается Турции, то достаточно сосредоточить у ее
Создается впечатление, что, сочиняя свой химерический прожект, Каподистрия руководствовался чувствами греческого патриота, а не сухим реализмом, долженствовавшим определять действия высокопоставленного российского чиновника. Где это случалось, чтобы «бескорыстие» в международных отношениях обезоруживало оппонентов, и они, позабыв о собственных интересах, шли на уступки? Напротив, бескорыстие во все времена возбуждало у них алчность. И уж совсем маниловщиной представлялось то, что с помощью дипломатических маневров, даже подкрепленных военными приготовлениями, можно было «заставить султана отказаться от господства на Балканах»[393].
Изысканный джентльмен Александр Павлович счел экспозе своего статс-секретаря весьма продуманным, но по сути дела отверг его доводы начисто: «Чтобы исполнить это, надобно воевать, а я этого не хочу. Довольно воевать на Дунае, соглашение бухарестское, выгодно оно или нет, должно быть исполнено. Надобно довольствоваться им и стараться извлечь из него всю возможную пользу»[394]. Взрыв в балканском котле противоречий мог разнести в клочья всю хрупкую конструкцию европейского мира, и государь наставлял Каподистрию: «Вразумите Ваших соотечественников и через них и остальных греков. Я желаю содействовать улучшению их участи, но на основании договоров. Всем нужен мир, а его нельзя обеспечить иначе, как единодушием правительств. Этот великий результат наших трудов будет потерян с той минуты, как интересы Востока бросят между нами начала раздора»[395].
Отечественная историография, включая автора сих строк, традиционно связывала позицию царя с его легитимистски-охранительными настроениями. Следует, однако же, обратить внимание на его слова: «Всем нужен мир». Неосторожность в обращении с пресловутым восточным вопросом, не говоря уже о попытке навязать свою волю партнерам-соперникам, могла погрузить Европу в трясину войны. А вступить в нее значило сокрушить всю систему международных отношений, учрежденную Венским конгрессом, в основе которой лежало стремление утвердить на континенте безопасность, свести царя с пьедестала миротворца и первого монарха Европы, обречь Россию на международную изоляцию, рассорить ее с союзниками, превратить в политического изгоя – и все это спустя всего год после Ста дней Наполеона Бонапарта[396].
Нелишне обратиться к теневой стороне событий, к той странице отечественной истории, которая редко привлекает внимание исследователей. Десять лет Россия вела войны, рекрутские наборы следовали один за другим, только в 1812 году в армию и ополчение вступило 1,3 миллиона человек, из которых 150 тысяч домой не вернулись. Половина казны шла на военные нужды (в 1812 году – 165 миллионов рублей из 300, в 1813 году – 265 миллионов из 423). Население стонало от роста налогов и обесценивания ассигнаций, за серебряный рубль стали давать 3 и даже 4 бумажных. Участие в континентальной блокаде в качестве дополнения к союзу с Наполеоном подрывало торговлю. Армия страдала от интендантов-казнокрадов, не знакомых с таким понятием, как совесть[397].
В 1812 году армия двунадесяти языков, по словам писателя и декабриста A. A. Бестужева-Марлинского, «прошла по России как саранча, оставила за собой надолго семена разрушения. Многие губернии обнищали…». Калужская, Тульская, Тверская, Псковская губернии, примыкавшие к театру военных действий, не говоря уже о Московской и Смоленской, были, по словам современника, «истощены до крайности», разорению подверглись земли Белоруссии, Латвии и Литвы. В царском манифесте по случаю окончания войны говорилось: «Крестьяне, верный наш народ, да получат мзду от Бога». Кое-что перепало разоренным и от земных властей– не больше полутора четвертей ржи на душу (около 315 литров) и по две четверти ярового посевного зерна на десятину, и то не безвозмездно, а в кредит с рассрочкой платежа на 10 лет[398].
Страна была измучена и измотана военным лихолетьем и нуждалась, как тогда говорили, в длительном покое. Лишь в 1824 году удалось расквитаться с долгами. Идти в сложившихся обстоятельствах на риск дипломатически неподготовленной и чреватой европейским пожаром войны значило ставить на карту ее будущее. А военная партия была в ней многочисленна и бойка, и Иоанн Каподистрия принадлежал к ней.
* * *
Время шло, переговоры с Турцией буксовали на месте. Без вины виноватыми оказался персонал константинопольской миссии.
Терпение Александра лопнуло, в 1816 году он сменил весь ее состав во главе с А.Я.
Италийским и назначил посланником барона Г. А. Строганова, слывшего опытным и решительным дипломатом. В инструкции, которой его снабдили, говорилось: Османская держава – вовсе не готовый рухнуть колосс, каковым ее представляют. Все государства ополчаются против России в готовности поддержать Турцию, ждать отечеству поддержки неоткуда. Требования к Высокой Порте сводились к восстановлению Бухарестского мира во всей его полноте: к предоставлению самоуправления сербским землям, строгому соблюдению прав и привилегий Дунайских княжеств, обеспечению свободы торговли российским подданным и беспрепятственного прохода судов через Босфор и Дарданеллы. Важный пункт относился к Закавказью – Турция должна была признать установленную там линию разграничения, чего она ранее избегала. Османскому правительству надлежало обуздать «варварийских пиратов», положить конец морскому разбою, происходившему с санкции и при участии деев (правителей) Алжира, Туниса и Марокко, от которого люто страдало судоходство всех стран. Кабинет серьезно заботился о торговых интересах подданных. Отсюда – требование восстановления всех зафиксированных в прежних договорах и попранных прав: обеспечение безопасности и собственности купцов, распространение на россиян торговых привилегий, которыми пользовались другие иностранцы, прекращение произвола при проходе через Проливы, доходившего до насильственной продажи товаров по заниженным ценам и даже до их конфискации[399].В данных Строганову инструкциях красной нитью проходила мысль о сохранении с Портой лояльных отношений: «Россия, как и все европейские государства, нуждается в спокойствии. Великие жертвы, принесенные ради мира, которым наслаждается теперь все человечество, не дали бы пользы народам, если б несправедливая война на Востоке снова ввела в действие и осуществила на практике право сильнейшего»[400].
В дополнение к инструкциям и бумагам, сочиненным в министерстве, Александр снабдил Строганова и своим рескриптом: Россия опирается только на право, а не на оружие. Царь наставлял посланника: «Истина производит внушительное впечатление, когда она может излагаться вполне чистосердечно. Если она направлена на доброе дело, ее сила неодолима». Создается впечатление, что по части мечтаний император ушел недалеко от Каподистрии, Строганову предстояло силой убеждений исторгнуть у османов уступки и восстановить Бухарестский мир во всей его силе[401].
Высокая Порта не согнулась под бременем лежавших на ней моральных обязательств, действия Строганова в последующие 5 лет вполне можно уподобить топтанию на месте, если не считать совсем уж крошечных уступок с турецкой стороны.
В 1821 году на этом унылом дипломатическом фоне начались великие потрясения на Балканах. Возмущение османским господством достигло такой критической степени, что взрыв стал неизбежен.
В январе в Валахии поднял восстание Тудор Владимиреску, мелкий боярин, возглавлявший отряд румынских добровольцев во время Русско-турецкой войны 1806–1812 годов, возведенный за это в чин поручика и награжденный российским орденом. В феврале реку Прут, отделявшую Россию от вассальных по отношению к Османской империи Дунайских княжеств, перешел отряд этеристов, членов Дружеского общества (Фелики этерия), основанного в Одессе и готовившего освобождение Греции. Местные власти им не мешали. Во главе их встал генерал-майор царской армии Александр Ипсиланти, сын эмигрировавшего в Россию бывшего господаря Молдавии и Валахии Константина, решивший прорваться через румынские и болгарские земли в Грецию. 21 февраля, одетый в генеральскую форму, в сопровождении двухсот сторонников, он появился на правом берегу реки Прут. Его обращение к грекам «В бой за веру и отечество» содержало многозначительный намек: «Поднимайтесь, друзья, и вы увидите, как могущественная сила (вариант перевода – держава. – Авт.) защитит наши права»[402]. Никто не сомневался, что речь шла о России.
Молдавского господаря грека-фанариота Михаила Супу Ипсиланти заверил, что в Бессарабии стоит в готовности 70-тысячная армия генерала П. Х. Витгенштейна. Греческие сердца забились в восторге. М. Супу направил Александру I петицию: «Осмелюсь повергнуть к подножию трона в.в. смиренную просьбу, поддержанную боярами страны: корпус войск совершенно необходим для обеспечения безопасности Молдавии»[403].
Изначальная трагедия положения заключалась в том, что выступление России считалось само собой разумеющимся, никому на ум не приходило, что после многих лет тяжелых испытаний страна нуждалась в отдыхе и не могла, очертя голову, вступать на военную стезю. Ипсиланти в своем романтическом воображении полагал, что российская дипломатия как бы состоит у него на службе. Он наставлял Строганова: если Порта вздумает направить в Дунайские княжества войска, посланнику следует, не мешкая, протестовать, ибо угроза велика. У дипломата создалось впечатление, что на князя Александра нашло затмение. Указания вождя этеристов своим сторонникам в Стамбуле выглядели совсем уж экстравагантно: им предлагалось в разных местах поджечь город и в воцарившейся суматохе наложить руку на султана[404].