Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914
Шрифт:
1852 год в Черногории ознаменовался тем, что митрополит перестал осуществлять светскую власть. Молодой Данило Петрович-Негош, естественный наследник дяди-митрополита, знаменитого Петра II Негоша, не проявил желания постригаться в монахи и при поддержке России провозгласил страну княжеством. Скупщина большинством голосов одобрила это решение. Последовало турецкое вторжение, однако усилиями странного тандема, России и Австрии, наступление было остановлено, и султан признал новый статус Черногории (Петербург воспользовался тем, что Высокая Порта оспаривала права Габсбургов на порты Клек и Суторина на Далматинском побережье, для того чтобы привлечь их на свою сторону). В качестве ответной услуги Николаю I пришлось отказаться от мысли о вовлечении черногорцев в войну.
Албанцы хлопот Стамбулу не причинили. Турецкие власти в провинции получили распоряжение – проявлять терпимость, не посягать на традиционные привилегии местных вождей. Правда, попытка отправить на
События в Боснии и Герцеговине, провинции, населенной людьми сербского корня и языка, но придерживавшегося трех верований – православия, католичества и ислама, – развивались по особому сценарию. Мусульманская феодальная верхушка относилась враждебно к гяурской затее султаната, к системе преобразований, известных под названием танзимата. На попытки привести их к покорности феодалы и исламское население ответили вооруженным сопротивлением. В мае 1850 года началась карательная акция турецкой армии под командованием Омера-паши. Он прошел мечом и огнем по провинции, не различая христиан и мусульман. Свирепая расправа обеспечила османским войскам боснийский тыл в предстоявшей войне, подняться широко и грозно у жителей не было сил, хотя в 1852 году в Герцеговине зародилось движение под руководством Луки Вукаловича. Австрия сконцентрировала в приграничье войска под благовидным предлогом защиты христиан, что побуждало Порту к осторожности. В годы войны православные жители обратились в Петербург с просьбой о покровительстве и предоставлении православной церкви статуса автокефальной. Последствий обращение не имело, опоры в виде российских войск не было, сражения переместились в Крым.
* * *
В центре внимания, забот, тревог, хлопот и опасений российской дипломатии находились Дунайские княжества. Через них лежал путь на Балканы. Станут ли они мостом для прорыва или превратятся в барьер на пути продвижения? По соседству располагался основной соперник, Габсбургская монархия, давно уже вынашивавшая планы прочного утверждения в низовьях Дуная и изгнания оттуда влияния России. В письме матери эрцгерцогине Софии молодой кайзер Франц Иосиф излагал сокровенные мысли: «Наше будущее – на востоке, и мы загоним мощь и влияние России в те пределы, за которые она вышла только по причине слабости и разброда в нашем лагере, мы доведем русскую политику до краха. Конечно, нехорошо выступать против старых друзей, но в политике нельзя иначе»[566]. Сие означало смерть всего балканского направления российской внешней политики. А одинокий рыцарь монархической солидарности, царь Николай, всерьез воображал, что в Вене обитает ему преданный и им покровительствуемый и благодарный за поддержку в 1849 году протеже.
Занятие Молдавии и Валахии российскими войсками вызвало энергичный протест с австрийской стороны и требование их немедленного ухода. Для придания большего веса дипломатическим демаршам на границе была сосредоточена 50-тысячная армия.
В марте 1854 года Франция и Великобритания объявили войну России, рассчитывая на то, что Австрия последует их примеру[567]. Не тут-то было. Влиятельные круги венской аристократии и армейское командование опасались рушить сотрудничество с самодержавием, считая его залогом существования монархии. В победу над северным колоссом мало кто верил, примеры Карла XII и Наполона не вдохновляли. К осторожности склоняла и скудость финансов. Государственный долг достигал 340 миллионов гульденов, ежегодный дефицит – 100 миллионов. Главе казначейства принадлежало уникальное заявление, сделанное, разумеется, в узком кругу: «Пусть Господь содержит австрийскую армию, я, министр финансов, сделать это не в состоянии»[568]. На позиции безоглядного оптимизма утвердился канцлер К. Ф. Буоль. На заседании Коронного совета он манил его участников повторением ситуации 1813 года и превращением Австрии в арбитра Европы.
Убедить оппонентов ему не удалось: положение финансов аховое, долго воевать страна не в состоянии, да и ни к чему разоренному государству победы. Альянс с Францией и Великобританией вызывал у них тревогу – как бы те не стали способствовать восстановлению независимой Польши. Углубляться в балканские дела с риском погрязнуть в них значило позволить Пруссии решать германские в свою пользу.
Венские хитрецы обманули и союзников, вступать в войну не пожелали и остались в их глазах «проклятым нейтралом». Перекроить баланс сил в Юго-Восточной Европе они собирались с помощью дипломатических маневров. Путь к триумфу, в представлении К. Ф. Буоля, начинался в Дунайских княжествах. Следовало не только очистить их от российских войск, но и самим водвориться там. На то же претендовали и турки, и желательно в одиночку.
Для придания должной убедительности речам дипломатов численность войск в Буковине и Галиции была
доведена до 75 тысяч штыков и сабель. 3 июня 1854 года последовал официальный демарш с требованием вывода российских войск из княжеств. 12 июня к нему присоединилась Пруссия. 14 июня числа Высокая Порта, после соответствующих «ходатайств» из Лондона и Парижа, дала согласие на ввод в Молдавию и Валахию габсбургской армии[569]. Союзники вообразили, что добились разрыва между Веной и Петербургом со всеми вытекающими последствиями. Они ошибались. Буоль считал положение «ни мира, ни войны» наиболее выгодным для себя. Берлин отмежевался от опасного курса Вены. По словам набиравшего авторитет и силу О. Бисмарка, готовилось установление австрийского протектората, если не полное приобретение княжеств.Л. Кошут расценивал австрийскую оккупацию, как нечто «самое чудовищное и опасное в столетии». И. Гика писал: «Великий страх и забота вселились в румынские сердца», а Ш. Голеску даже пожалел Высокую Порту: «Несчастная Турция уже не хозяйка даже у себя»[570].
6 августа посол в Вене князь Александр Михайлович Горчаков известил Буоля о решении царя вывести войска из княжеств. Габсбургское командование в бой не рвалось и не спешило догонять уходящих русских. Эвакуация растянулась на три месяца, а Франц Иосиф известил Николая, что был «изумлен быстротой, с которой был совершен отход». Далее шли «разъяснения»: занятие Молдавии и Валахии одними турками грозило непредсказуемыми последствиями, и человеческий долг требовал от него воспрепятствовать подобному развитию событий. Буоль «про себя» изъяснялся проще и откровеннее: «Княжества у нас в кармане»[571]…
* * *
Вступившие в Бухарест первыми турки объявили: отныне всем будет ведать и распоряжаться Высокая Порта. Австрийцев Омер-паша встретил неприветливо. Хорват по рождению, подданный Габсбургов, дезертир из их армии, он мог бы вести себя повежливее с бывшими соотечественниками. Австрийцы обратились с прокламацией к жителям, турки срывали ее со стен и заборов. Потребовалось вмешательство высших властей, чтобы как-то наладить отношения между союзниками и сообщниками.
В конце 1854 года корпус Омер паши отправился в Крым, в княжествах остались символические силы, обозначавшие турецкое присутствие. Австрийцы пришли гласно, как представители дружественной державы, а потому не могли открыто сесть на шею населению и прибегать к реквизициям. Официально им надлежало расплачиваться за продовольствие и фураж для войск. Сперва они рассчитывались бумажными деньгами, котировавшимися на 20–30 % ниже серебра, позже – квитанциями, расплата по которым растягивалась на годы. Размещение в казармах и частных домах, лечение в больницах вообще производились бесплатно. Офицеры располагались с удобствами, даже лейтенанты в двухкомнатных квартирах с кухней. Жилец порой выдвигал требования, хозяину непонятные: например, поставить в комнату гардероб или даже шифоньер – вещи, тому неведомые, поскольку обыватели по старинке обходились сундуком. Отсюда – споры, ссоры, драки. С турками, до их ухода, возникали сложности специфического свойства: следовало отдавать честь их офицерам, а среди них встречалось немало венгров и поляков, дезертировавших прежде из австрийской армии.
Не налаживались контакты и наверху. Генерал Н. А. Коронини-Кронберг, командовавший войсками, в прежние годы преподавал военное дело наследному принцу Францу Иосифу и сделал на том карьеру. Он задался целью изгнать из княжеств дух мятежа. Последовала массовая высылка подозреваемых, включая людей самых умеренных взглядов.
1854 и 1855 годы выдались засушливыми и неурожайными, сборы зерна упали вдвое, его продажа оккупантам превратилась, по сути дела, в конфискацию. Мало кто из бояр соглашался служить австрийцам, способствуя тем самым разорению княжеств. Языковый барьер мешал светскому общению. Очень немногие офицеры владели французским языком, распространенным в салонах. Вдобавок ко всему они отличались немецкой бережливостью, а молдавско-валашское боярство страдало расточительностью.
И современники, и исследователи единодушны в резко отрицательной оценке австрийской оккупации, включая даже тех, кому по должности следовало занимать иную позицию. Французский консул Беклар писал: «Австрийцы, вступив в княжества, совершили ошибку, обращаясь с жителями как с побежденным народом. Они взимали в свою пользу тяжелые поборы. Офицеры всех чинов жили с бережливостью, доходившей до скупости», отталкивавшей от них румынский «свет». Напрашивалось сравнение в русскими. Их офицеры, особенно в высоких чинах, блестящие и приветливые, щедрые до расточительности, стремились к удовольствиям и предавались карточной игре: «Салоны Ясс и Бухареста были для них открыты. Они встречали здесь общество, весьма на них похожее, поверхностное и элегантное, без чванства, любящее роскошь, украшения и празднества». С российскими офицерами можно было договориться с полуслова, они предавались тратам, розничная торговля при них процветала, а при австрийцах она захирела.