Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914
Шрифт:
A. M. Горчаков назвал англо-французскую сделку оштукатуриванием старого здания, Александр II расценил ее как комедию: «Император Наполеон во время своих переговоров в Осборне совершенно отказался от плана политического объединения Молдавии и Валахии», – гласила официальная оценка. Сходные формулировки встречались в австрийской дипломатической переписке, которая регулярно и успешно расшифровывалась в ведомстве на Певческом мосту[599]. Маленький Бонапарт не только предал своих восторженных румынских поклонников, но и надул правительства России, Пруссии и Сардинии.
Единственной уступкой с британской стороны явилось согласие на отмену фальсифицированных выборов в Молдавии. В Стамбуле соответствующий «совет» британского посла был немедленно принят к исполнению. Повторять прежнюю инсценировку с голосованием ни у Высокой Порты, ни у местных сепаратистов не было ни сил, ни возможностей. Унионисты в новом собрании получили большинство голосов. Диваны в Яссах и Бухаресте выработали
10 (22) мая 1858 года их представители собрались на совет в Париже. Наполеоновский режим оказался в щекотливом положении, официально ведь совершенная в Осборне капитуляция не признавалась, проправительственная печать трубила о галльском торжестве на встрече. Валевский прибег к нехитрой уловке: он выступил с предложением о действенной унии Молдавии и Валахии, российский посол П. Д. Киселев, наш старый знакомый, возглавлявший управление княжествами после Адрианопольского мира, поспешил его поддержать.
Но сам Валевский, натолкнувшись на «непреодолимое сопротивление оппонентов», отказался от своей инициативы. В деловом плане конференция обсуждала принятые на острове Уайт решения. Киселев приложил все усилия, чтобы в подготавливаемой конвенции в возможно более полной степени были обрисованы автономные права княжеств, чему были посвящены два его меморандума. Он отбил вылазку британца Г. Каули, поддержанного Фуадом-пашой. Они предложили впредь допускать ввод в Молдавию и Валахию османских войск с согласия большинства держав. Киселев настоял на том, чтобы и впредь подобная акция могла осуществляться лишь с единогласной санкции всех гарантов. Неизбежное вето с российской стороны превращало это «право» Порты в чистейшую фикцию. В остальном принятая державами конвенция сохраняла разделение княжеств. Общими становились лишь кассационный суд и центральная комиссия для выработки общих законов, подлежавших утверждению порознь в Яссах и Бухаресте. Присвоенное княжествам название – Соединенные – действительности не соответствовало.
А далее произошло нечто, державами не предвиденное. Унионисты воспользовались прописанным в международном акте правом на полное внутреннее самоуправление, чтобы дать отпор турецким попыткам вмешаться в процедуру избрания князя. В Молдавии османского уполномоченного лишили даже права использовать шифр в переписке – оным правом располагают лишь иностранные дипломаты, а никак не уполномоченные собственного монарха. В январе-феврале 1859 года на престолы в Яссах и Бухаресте было избрано одно и то же лицо (в обоих случаях единогласно) – полковник Александру Ион Куза.
Державы были застигнуты врасплох, подобного казуса они не предвидели и запретить его не догадались. Налицо было нарушение не буквы конвенции 1858 года, а ее сепаратистского духа. В концерте держав царил раздор, Франция и Россия без лишнего шума согласились с проявленным самовольством, не в правилах отечественной дипломатии было совать палки в колеса национальных движений на Балканах, вызов Парижскому договору можно было только приветствовать. Консул в Бухаресте Н. К. Гире с удовлетворением отмечал реакцию общественности на занятую Россией позицию: «Нас с французами возвышают до небес. Возвращаясь вчера вечером из общего собрания, я едва мог проехать сквозь толпу, которая меня долго преследовала с криками "ура" за Россию»[600]. А дипломатии Австрии, Турции, Великобритании было не до строптивых румын. В том же 1859 году произошла австро-французская война. Переговоры между державами возобновились после разгрома габсбургской армии, венское ведомство иностранных дел присмирело. Угнетали не только неудачи на поле боя, но и дел внутренние. В Пеште в 1859 году произошла демонстрация «в честь» австрийских поражений, в Праге случилось нечто невиданное – братание жителей с солдатами-венграми стоявшего там полка. Волей-неволей приходилось притушить активность на Балканах, следовало разобраться с домашними делами. В январе 1862 года князь А. И. Куза с санкции держав назначил в Соединенных княжествах общее правительство и открыл сессию единого парламента. Личная уния превратилась в государственную. Родилась Румыния. Все это означало серьезный прокол в системе Парижского договора и в доктрине статус-кво, предусматривавшей сохранение турецкой власти на Балканах.
Наступила пора скоропалительных реформ, и все – на французский лад. Уездные исправники превратились в префектов, армейские поручики – в лейтенантов. В городах появились муниципалитеты, вступил в силу гражданский кодекс (в основу положили кодекс Наполеона), провозгласили свободу печати и собраний, объявили о всеобщем бесплатном начальном образовании (сказать, что его ввели, не поворачивается язык, ибо закон остался на бумаге). Возросшая численно армия выкачивала деньги из бюджета, расплодившееся чиновничество брало взятки и казнокрадствовало не хуже прежнего боярства. Один засушливый год сменялся другим, деревня бедствовала, земельный вопрос оттеснил все прочие на второй
план.В 1863 году сравнительно легко прошла секуляризация монастырских земель, составлявших около четверти пахотных угодий. В следующем году открылся Бухарестский университет. Письменность с кириллицы переводилась на латинский алфавит, что преподносилось как приобщение к западной цивилизации.
В годы борьбы за унию вопрос об объединении княжеств оттеснял все прочие на периферию, и все ходили в прогрессистах. Настали другие времена, помещики стеной встали против реформы. Попытка князя А. И. Кузы провести через парламент умеренный закон провалилась. Либеральный министр М. Когэлничану тщетно урезонивал депутатов: «Не требую для наших крестьян больше того, что император Александр II и русское дворянство сделали для рабов, для крепостных». В ответ его обвинили в том, что он идет по пути братьев Гракхов, Томазо Компанеллы, Сен-Симона и прочих чудищ. Куза решился на государственный переворот – распустил палату депутатов, снизил имущественный ценз для избирателей. В 1864 году аграрный закон вступил в силу[601]. Крестьяне за большой выкуп получили участки земли, площадь которых зависела от наличия у них рабочего скота (зажиточные – 4 быка, середняки – 2, бедняки – 1 или только рабочие руки). Наибольшие по размеру наделы получили жители отторгнутой у России Южной Бессарабии, затем следовала Молдавия, и наименьшими они были в Валахии[602]. По тогдашним подсчетам, крестьянской семье, чтобы покрыть все нужды, был необходим надел в 5 гектаров. Обладателями такого участка стали лишь зажиточные и частично середняки, всем остальным пришлось идти на поклон к «боярину», как традиционно именовали помещика, с просьбой об аренде земли или наниматься на работу. Наделение производилось в значительной степени за счет государственного фонда, помещики сохранили более двух третей имевшихся у них площадей, что не помешало им назвать реформу «химерой с головой голубя и телом змеи». Крупные землевладельцы в массе своей отвернулись от господаря-реформатора.
В 1865 году засуха выжгла поля, а поборы с крестьян взимались беспощадно, даже с помощью полицейской и воинской силы. Российский консул в Яссах H. H. Леке сообщал в октябре: «Экзекуции крестьянского населения Молдавии продолжаются… Положение царан самое плачевное. Урожай хлебов нынешнего года был совсем плохой, сена вовсе почти нет, скот продается нипочем, – а между тем подати страшные; все заставляет бояться серьезных беспорядков»[603]. Престиж князя в деревне падал. Терял он поддержку и в кругах либеральной и радикальной буржуазии, среди сторонников парламентского режима. Куза же проявлял склонность к личной власти, не останавливался перед преследованием прессы за инакомыслие и не жаловал правозащитников. В государственных делах царила неразбериха, да и могло ли быть иначе при укоренившейся министерской чехарде? За 4 года правления князь 21 раз сменил состав правительства. Финансы пришли в полное расстройство, чиновники и офицеры месяцами не получали жалования, пенсионеры – полагавшихся им пособий, кредиторы государства – процентов. Займов нахватали где только можно, и под конец денег не удавалось занять ни на каких условиях. Не способствовала поддержанию авторитета Кузы и его личная жизнь. Бездетная супруга Елена пребывала в забвении и скрывалась в Париже, а он находил утешение в алкоголе и объятиях молодой вдовушки Марии Катарджи-Обренович из сербской княжеской семьи. У любовников появилось двое сыновей, и Куза признал их своими. Распространились слухи: что же ожидает страну в будущем – на троне вместо респектабельного принца появится человек сомнительного происхождения, бастард?
Зрел заговор. Вечером 10 (22) февраля 1866 года в особняке лидера радикалов К. Росетти гремела музыка, в зале кружились пары, а в отдаленной комнате конспираторы сочиняли манифест об отречении Кузы. Рано утром группа офицеров беспрепятственно проникла во дворец (начальник охраны состоял в комплоте). Кузе предложили «по желанию всей нации» подписать отречение, что он и сделал. Мадам Обренович разрешили одеться и отправили ее домой.
День 11 февраля изобиловал событиями. Утром изумленные бухарестцы узнали из расклеенных объявлений, как они ошиблись в выборе князя: «Анархия, коррупция, нарушение законов – вот принципы его правления». Члены уже образованного наместничества клялись положить все силы на алтарь отечества, отринуть всякие личные побуждения, посвятить себя служению родине.
В тот же день сенат и палата депутатов провозгласили новым князем брата бельгийского короля графа Филиппа Фландрского. Акция оказалась плохо подготовленной, произошел конфуз, избранник отказался от предложенной ему чести, предпочтя спокойную жизнь в Брюсселе ожидавшим его на Балканах испытаниям и тревогам. Пришлось спешно подыскивать нового кандидата. Выбор пал на Карла Людвига Гогенцоллерн-Зигмарингена, отпрыска младшей католической ветви прусского королевского дома, который по материнской линии находился в родстве с Бонапартами. Принц под чужим именем, со швейцарским паспортом на руках, отправился на пароходе по Дунаю к месту назначения (шла уже австро-прусская война, существовало опасение, что его, как прусского офицера, могли по пути захватить в плен). В Турну-Северине его встретили пушечным салютом и колокольным звоном. 10 (22) мая он принес присягу.