Двухгодичник. Сказки про Красную армию

Первый мой пионерский лагерь был прямо в родном городе и даже в моей же школе. Приходили мы туда поутру, линейка, наверное, была (не помню), затем нас всякими пионерскими мероприятиями развлекали, а вечером – до дому, до хаты родительской. Всем хорошо: и ребенок под присмотром, по улицам в каникулы не шляется, и родители спокойненько себе работают, об сем не заботясь. Да и развлечения, воспитателями придуманные, не все занудными были. В каком-то из лагерей этих пионерских, мной посещенных, я в кружок чеканки ходил. И даже после выхода из лагеря того на свободу, помню, канючил у родителей купить мне какие-то материалы и инструменты для чеканки. И ведь покупали. Чем бы дитя ни тешилось… Через какое-то время, правда, угас у меня интерес к работе по металлу, как и к маркам и этикеткам спичечным в свое время.

Ой, опять меня занесло. Мы же про «Зарницу». Так вот, про нее, родимую. В первый раз именно в том городском пионерлагере мы в игру эту поиграли. Прямо через дорогу от нашей школы был лесок. Сейчас-то он благоустроенный, дорожки асфальтированные, лавочки, урны, буреломы все расчищены. Любо-дорого смотреть. Только теперь он больше на парк смахивает. А в пору моего отрочества лесопарк тот больше на лес походил (ну и деревья, конечно, выше были). Вот в том леске и разыгрывались события моей первой «Зарницы».

Пришили нам воспитатели наши (или мы сами) бумажные погоны к пионерским рубашкам. Разделили нас на две противоборствующие стороны и послали в горнило «гражданской войнушки». Дальше мы уже среди своих однополчан еще на подотрядики разбились и пошли флаг вражеский искать. В моей боевой группе еще два пионера значились. Кто из нас командиром был, не помню. Наверное, каждый думал, что он тут главный. Стали мы тихонечко, по-за кусточками, избегая открытых пространств, двигаться в сторону от своего флага. Разумно предполагая в противоположной стороне флаг конкурентов разыскать. Двигались мы так, двигались, завернули за кустик один, а там… ба! – мужик или парень какой-то валяется. Это мы только потом поняли, что он пьяный был, а тогда не врубились.

Увидели валяющегося – и нет, чтобы убежать, а мы остановились как вкопанные и шушукаться начали. Тут он возьми да и проснись. Встал он, пошатываясь, и взор своих мутных глаз на нас пытаясь сфокусировать. Мы чуток отодвинулись от него назад, но опять почему-то бегством не стали спасаться. И тут у мужика или парня в глазах искорка разума блеснула и разгораться начала. Он погоны наши увидел.

Шагнул он нетвердой походкой к ближайшему из нас (это точно не я был) и вопрос задал:

– У тебя брат старший есть?

– Н-е-е-т, – промямлил мой «боевой» товарищ.

– А вот если б был, и пришел он из армии, да увидел бы на своем младшем брате погоны эти, то подошел бы он к нему, сорвал их и сказал: «Хватит, отвоевались, пущай другие воюют».

Все это сопровождалось реальным срыванием погон с ближайшего моего сослуживца.

Нам бы хотя бы здесь – взять и убежать, но мы как под гипнозом были, только чуток назад пятились и на парня этого пялились, как кролики на удава. За первым разжалованным последовали второй и третий, включая меня, а мы все не убегали. Как уж мы дальше из этой истории выкрутились, хоть убей, не помню. Может, пионервожатый появился или парень тот опять спать завалился. Честно не помню, но выкрутились как-то, и без каких-либо ощутимых последствий. Если, конечно, не считать, что нас все-таки «убили», согласно правилам «Зарницы», и без единого боестолкновения с «реальным» противником.

Вторая моя «Зарница» разгоралась уже в пионерлагере под Туапсе. В той игре никаких подобных экстраординарных событий, выпадающих из общей канвы «боевых действий», не было. Запомнилось только, что начали «воевать» мы с утра, еще темно было, и я штаны свои (типа тренировочных) наизнанку надел. Заметил, только когда рассвело, и в каком-то овраге переоделся, чтобы меня сильно не побили ни свои, ни чужие. Еще след в памяти оставил антураж той «войнушки». Действие проистекало рядом с заброшенным, недостроенным городом с пятиэтажками, и даже девятиэтажки, кажется, попадались. Все так компактненько. Воспитатель потом рассказывал, что начали там город строить, а грунт оказался какой-то нехороший. Вот так и бросили, не достроив. Нас, правда, совсем уж в развалины эти не пускали. Рядом «воевали».

И это все. Туапсинская «Зарница» была последней в моей биографии. За ней, лет где-то через десять, шла уже служба в регулярной армии Страны Советов.

Был один – станешь ноль

Сегодня день дальней авиации ВВС России. По телевизору в новостях первого канала показали сюжет, как дальние авиаторы несут свою непростую службу на стратегических Ту-95. Как их над нейтральными водами сопровождают натовские перехватчики, и причем, со слов командира нашего бомбера, шли эти «дружественные» коллеги на расстоянии всего три метра от крыла нашего стратега, что в общем-то чревато. Сразу вспомнилась одна историйка, которую мне дядя мой рассказывал.

Дядя мой служил в военной авиации в стародавние времена. Еще до того, как Хрущев решил радикально сократить численность надводного флота и авиации, объявив их исключительно целями для ракет. Вот после этого дядю и сократили, и перешел он в гражданскую авиацию. Дядя был штурманом, но в каких конкретно подразделениях ВВС он служил – не знаю, то ли в дальней авиации, то ли в транспортной. Сейчас уже не спросишь, бо улетел он уже с этой планеты. А картинка вот какая.

К ним в воздушном пространстве над нейтральными водами тоже постоянно пристраивались тогда еще менее «дружественные», а если быть точнее, то «вероятные противники» из империалистического лагеря. Встречи эти в воздухе были до того обыденными, что пилоты не только бортовые номера, но даже физиономии пилотов с противной стороны выучили. Подлетали они тоже очень близко, через колпаки кабин друг друга лицезрели. Радиообмена между бортами не было, а вот жестами обменивались. Один америкос периодически показывал нашим поднятый вверх палец указательный (хорошо хоть не средний), а затем делал из указательного и большого цифру ноль. Наши это расшифровывали так: «Был один – станешь ноль». Летали-то они в одиночку. А наши ему в ответ задирали кверху ногу в сапоге и хлопали по нему, подразумевая: «Ты черный, как мой сапог». Афроамериканец, видать, за штурвалом сидел у натовцев. Сейчас задумался: а что, получается, наши тогда, в начале шестидесятых, в сапогах летали? Вроде в кинофильмах старых у летчиков унты на ногах показывали. Хотя это может еще древнее кадры, когда герметичности не было в кабине. Спросить-то сейчас реально не у кого. Яндекс на фразу: «Был один – станешь ноль», – ничего толкового не вернул. А с другой стороны, что-то я не помню, чтобы дядя мой привирал шибко. Тут же вспомнился еще анекдот про Ходжу Насреддина, как он жестами с ребенком общался, и каждый понимал эти жесты по-своему. Может, и здесь эти жесты пилотов противоположных лагерей совсем другое означали, и как их, интересно, америкос интерпретировал?

Попутно всплыла в памяти еще одна картинка, которую мне уже сослуживец мой, старлей Петрович рисовал. Он сразу после училища, которое окончил с красным дипломом, пошел командовать отдельной ротой на Курилах. И вот там, с его слов, американцы регулярно раз в неделю нашу границу своими разведчиками нарушали. А полк авиации ПВО только на Камчатке стоял. И типа наши истребители смогли бы взлететь оттуда, долететь до места пуска ракет, и даже сбить разведчик получилось бы, но вот обратно вернуться – уже нет. Горючки бы не хватило, а дозаправляться в воздухе те истребители по конструкции не могли. Только катапультироваться оставалось, а море там отнюдь не теплое. До прихода спасателей вряд ли бы живыми дотянули. Но ведь если бы приказали нашим, то и полетели бы, и сбили, и катапультировались бы. За правдивость картинки тоже не отвечаю. За что купил, за то и продаю.

Просто они другие

Просматривал я тут свои армейские рассказы. Типа перечитывал пейджер – нашел много умных мыслей. Какая-то не шибко приглядная картина получается. Пьют практически по-черному, безобразия нарушают, начальство вышестоящее все сплошь дебилы. Неужели все так и есть? Все, да не все.

Пили в армии всегда много. Взять хотя бы Куприна с его «Поединком», как там он писал: «Вообще пили очень много, как и всегда, впрочем, пили в полку». Но одно дело просто пить, и совсем другое – пить и о службе не забывать. Даже если тебя сразила непомерная доза алкоголя (а в бою пуля), но солдат твой выполнил поставленную боевую задачу – значит, ты не зря его учил.

До армии, да и после, мне частенько говорили: да они тупые, солдафоны. Только строем ходить и умеют. Не поварившись в этом котле, я и сам так думал, но, послужив чуток, мнение свое изменил. Просто они действительно другие. Вот мы на обычной, штатской работе восемь часов оттарабанили – и свободны, как ветер в поле. Могут, конечно, и на гражданке по аварии на работу вызвать, но это скорее исключение, а не правило. А в армии сидишь ты с девушкой в кинотеатре, смотришь кульминацию на экране, а тут в зрительный зал вбегает солдатик-посыльный и орет: «Лейтенант такой-то, на выход!» Или в два часа ночи ты сладкие сны видишь, отсыпаясь после суточного дежурства оперативным, а тут сирена, и ты опять в часть бежишь. Но и это не главное. Главное в том, что настоящий кадровый военный всегда находится в готовности, и если что, то он первым на защиту, как бы это высокопарно ни звучало, Родины встанет. И не каждый на такое пойдет, чтобы двадцать четыре часа триста шестьдесят пять дней в году и лет двадцать или поболе в таком режиме. Я вот два годка подневольно послужил, так и дальше не захотел.