Двухгодичник. Сказки про Красную армию

Переговоры шли долго, нудно и безрезультатно. Прапорщик хотел продолжения общения, а дама стремилась домой. В какой-то момент она, видимо, решила пойти на хитрость. Сказала, что на минутку домой забежит, а уж затем вернется и будет вся в распоряжении нашего любвеобильного вояки. А ему сказала, чтобы он ее у стадиона подождал. Как потом выяснилось, никуда дама эта возвращаться не собиралась. Ждать так ждать – решил наш коллега. Дело было летом, тепло. Вернулся он обратно к стадиону и решил присесть на бугорок в ожидании предмета своих воздыханий. В ногах же правды нет. Присел, расслабился и прикорнул трохи, утомленный службой и самогоном.

В те сутки оперативным был старлей Петрович. Ночью прибегает к нему сержант, дежурный по роте, и говорит, что из-за ограды кто-то кричал, что на стадионе наш военный лежит. Идите, типа, и посмотрите, что с ним. А дня за два до этого приходила нам кодограмма, что в соседней роте аналогичным образом вызвали часового. Посмотреть якобы на лежащего военного, а когда часовой вышел, то ему башку проломили и автомат забрали. Петрович, не до конца проснувшийся, а так же с некоторым количеством промилле в крови, взял и поднял роту в ружье. Раздал бойцам автоматы и патроны к тому же, и пошли они цепью во главе со старлеем на стадион. Пришли туда, а там… мирно посапывал прапорщик наш, оголодавший по женской ласке. С другой стороны – хорошо все то, что хорошо кончается.

Кабаки и бабы доведут до цугундера (Продолжение)

Другой наш прапорщик вообще слыл записным ловеласом или, как минимум, сам себя таковым считал. Бывало, идешь с ним по бродвею нашего райцентра, и он кивком головы показывает на проходящих мимо дам с комментариями, что и эту он того, и ту оприходовал, а уж с этой он и так, и эдак, и по-всякому. Ну, говорил и говорил. Мне что с того, меня же не убудет. Хотел он себя таковым считать или в действительности таковым был, да флаг ему в руки. Однажды, правда, ловеласничанье его нашло документальное подтверждение. Назначили как-то в роте открытое партийно-комсомольское собрание офицеров и прапорщиков, на котором рассматривалось личное дело ловеласа нашего по графе «моральное разложение».

То-то, я смотрю, в канцелярии роты мадам какая-то загодя ошивалась, центнера на полтора живого веса. Оказалась, это была пассия нашего любвеобильного прапорщика. Что-то он, видать, ей пообещал – ну и не выполнил. На собрании дамы уже не было, командир сам довел до нашего сведения факты, порочащие высокое звание советского прапорщика, который, кстати, являлся еще и секретарем партячейки нашей роты. Но так как у нас в роте никто больше не хотел быть руководящей и направляющей рукой партии, то и наказание прапорщику вынесли достаточно мягкое. Пожурили, пальчиком погрозили и, кажется, на вид поставили.

Следующий случай начался в один из вечеров, когда командир по какой-то причине в роте отсутствовал. А раз отсутствовал, то зараз кто-то за самогоном сбегал. Пили, значит, пили, а одному из прапорщиков надо было в ночь в полк ехать на поезде, с ж/д станции нашего п. г. т. И что-то он не рассчитал свои силы в тот день – сильно обкушался самогона того. То есть почти пластом лежал. У Петровича машина своя была, «Москвич». Обычно, он, употребивши, за руль не садился, но тут перепектива тащить на себе прапора до станции пять километров пересилила предыдущий принцип. Кроме того, Петрович в тот день не шибко много на грудь принял, да и движение по нашим автострадам в ночи было – одна машина в полчаса. Петрович попросил меня ему подсобить – по наступлении времени Ч запаковать живой груз в его «Москвич», а затем из оного в поезд. Первые два действия прошли относительно гладко. Загрузили туда, а затем и в поезд, предварительно показав проводнице билет на бесчувственное тело. Железнодорожная дама восприняла все, как само собой разумеющееся. Наверное, и не такое видала. Мы с Петровичем вышли, стоим у вагона, курим. Ждем, когда поезд тронется. Тогда можно считать задачу выполненной. И тут, прапорщик наш, что до сего момента был овощем бесчувственным, вдруг оживает. Выскакивает из вагона, обнимает за талию проводницу и спрашивает, как ее зовут. Она отвечает: «Галя». Прапорщик не унимается: «Галю, так тебя хочу, что аж не можу». Та начинает успокаивать нашего реактивного коллегу: «Такой серьезный мужчина, офицер – и такие слова говорите, как не стыдно».

А он опять повторяет свою предыдущую фразу. Мы с Петровичем покатываемся на перроне со смеху. Затем все-таки пришли на подмогу Гале той. Опять затолкали прапорщика в вагон. Тут и поезд тронулся. Как уж потом Галя с нашим коллегой в дороге разбиралась – сие мне неведомо. Но коли прапор наш вернулся, в каталажку не загремел, то, наверное, смогла она с ним справиться или он с ней.

Эй, солдатик, выходи!

История эта началась еще до моего появления в роте, а закончилась уже в мою бытность. Хотя с таким же успехом все могло произойти и до, и после моего незабываемого путешествия в загадочный мир самых что ни на есть регулярных Вооруженных сил одной из супердержав.

В нашей отдельной кадрированной роте ПВО несли службу восемь офицеров и прапорщиков, включая меня, и порядка пятнадцати солдат. Вечерами, кроме выходных и праздничных дней, в роте из командного состава оставался только один оперативный дежурный, который практически все время проводил на командном пункте. Ему даже в туалет отлучиться – и то надо было у оперативного полка (пока его еще не расформировали), а затем у оперативного батальона отпрашиваться. Ротный оперативный, конечно, выходил в вечернее и ночное время проверить патрульных, посмотреть, как там в казарме, но основная его обязанность была небо стеречь от ворогов иноземных. Посему, можно сказать, что после официального окончания рабочего дня солдатики в роте были предоставлены почти что сами себе. Ну а что, они же не маленькие дети, моложе восемнадцати лет никого не было.

Вдобавок ко всему этому, КПП как такового у нас не было, только ворота и калитка, а сама территория роты была обнесена колючей проволокой, которая на столбах бетонных покоилась. Ее, колючку эту, частенько еще бычки как местные, так и пришлые рвали. Да и при определенной сноровке сквозь колючку эту, даже не порванную, можно было и просто перелезть. Получается типа «заходи кто можешь, бери что хочешь» или «а почему бы мне в самоволку не сходить?» Ну, не совсем так, конечно, но и в самоволку, разумеется, ходили, и гости незваные на позиции тоже обнаруживались.

Вечерами, когда роту покидал командный состав, к колючке периодически приходили местные девчонки определенного склада и кричали через ограждения простую до банальности фразу: «Эй, солдатик, выходи!» Сам не раз ее слышал, но не выходил, я ведь уже не солдатиком был. Спрашивается, вот на фига им это надо было? Райцентр наш не маленький был, ребят в нем хватало. Может, девушки таким образом думали вытянуть счастливый билет и уехать из своего родимого гнезда в далекие страны? А куда уедешь-то, в Среднюю Азию? Ну да ладно, я не психолог и вряд ли пойму мотивацию такого сорта дам. Бог им судья.

Спрос, как известно, рождает предложение. Раз девушки кричали, значит, кто-нибудь когда-нибудь и выходил. Вот в один из таких разов солдатиков вышло чересчур уж много, это опять же – по мнению вызывающей стороны. В результате в местном УВД нарисовалась заява на факт группового изнасилования солдатами нашей роты одной из уроженок здешнего п. г. т. То есть, выкрикивая пароль: «Эй, солдатик, выходи!» – девушка, наверное, думала, что сейчас выйдет один отличник боевой и политической, с которым они обсудят влияние имажинистов на раннее творчество Сергея Есенина, а в действительности-то вышли… представители азербайджанского землячества нашей роты. Как уж там дальше было, по согласию чи как, свечку никто не держал. Но на другой день в роте появились потерпевшая с представителем нашей славной милиции, который, кроме того, был еще хорошим корешем нашего старшины. Командир для начала провел построение личного состава, на котором выявили фигурантов с нашей стороны. Один из них пытался в аккумуляторной отсидеться, но и его нашли. Затем командир со старшиной, милицейским и любительницей неформального общения заперлись в канцелярии роты и стали обсуждать, как ситуацию разруливать. Лишние-то проблемы никому не нужны. После долгих дебатов высокие договаривающиеся стороны пришли к мировому соглашению, что данная девушка в обмен на определенное количество дензнаков, собранных и переданных ей до такого-то числа, обязуется забрать свое заявление из УВД. Дальше командир вызвал уже наших любителей клубнички, сообщил им о результатах переговоров и посоветовал срочно телеграфировать родне своей, чтобы те баранов быстренько резали и выкуп за вызволение своих чад либо по почте слали, либо сами везли.

Вот собственно факт приезда некоторых родителей доблестных защитников Отечества я и наблюдал уже в пору своего пребывания в роте. И девицу ту видел. Так, ничего особенного. Высокая, худая, как жердь, с лошадиным лицом. Чего уж там в ней нашли представители солнечного Азербайджана? Хотя на безрыбье и рак – щука. Да и ночи на Украине темные.

Роза по нулям

Так уж случилось, что родился я в день этой самой чернобыльской катастрофы. Раньше родился, аж на целых двадцать два года, так что взрыв этот на меня явно не подействовал. Опосредованно – да. Нет, никакого отношения к ликвидаторам я не имел и не имею. А вот через два года после взрыва того довелось мне послужить в Хмельницкой области, в райцентре Ярмолинцы. На ту пору всем местным по тридцать рублей гробовых платили за последствия Чернобыля. Военным этого не перепадало. Да в общем-то, фон радиационный на тот момент в п. г. т. нашем не шибко выходил за границы, мы его попервоначалу даже регулярно мерили. Вот по канавам сточным бывало фонил ДП-5А, ну тут уж не садись голой попой в канаву – и все хорошо будет. Еще на въезде в наш поселок стоял кирпичный заводик, и там в свое время был де-зактивационный пост для КамАЗов, что с ликвидации ехали. Мыли их там, фильтры воздушные снимали. А так как почти все у нас без головы делается, то фильтры эти пару лет так перед проходной того заводика и пролежали. Выпивал как-то с нами директор этого заводика и попросил нас фон там померить. Мы на другой день, как протрезвели, не забыли про просьбу защищаемого нами мирного населения, прогулялись с дозиметром, фон там был значительно выше, цифр, конечно, не помню (да даже единицы измерения – и те теперь позабыл), но выше нормы. Прибор не зашкаливало, но рядом с этой свалкой лучше было долго не находиться. Мы сие директору рассказали, вместе решили, что табличку со знаком радиационным намалюем и в свалку ту воткнем. Пока искали, из чего делать будем знак сей, как и чем его разрисовать и так далее, в селе народные умельцы научились эти фильтры воздушные как-то к теплицам своим с помидорками приделывать. То ли воздух, то ли воду фильтровать. Мы даже знак тот «радиационная опасность» чуть ли не зробили, пришли к свалке, а фильтров тех уже и нету. И смех, и грех.